Рассказы о русском Израиле: Эссе и очерки разных лет

– Да, да, – кивал Эфраим. – Да, да…

Однажды прогуливались старики в парке. Григорий любил этот парк за величину. На некоторые аллеи не долетали даже звуки автомобильного движения. Густая зелень хранила гуляющих с одной стороны, а с другой парк выходил к гигантскому пустырю – пустыне. И пустыня эта тянулась километра на два до самой трассы под номером четыре, соединяющей центр с югом страны.

Парк украсили каналом, водопадом, фонтанами и просторной сценой у травного амфитеатра. Вот у этой сцены, за столиками кафе, и любили посиживать старики, заказав по чашке кофе или бутылку минеральной воды.

В тот день накрапывал дождик. Народу в парке было немного. Они сидели под тентом и разговаривали. Канторович затеял беседу на грустную тему кладбищ в Израиле. Он считал, что всех людей, независимо от их происхождения, нужно хоронить на одной территории.

Эфраим кивал, соглашаясь, хотя в глубине души проблемы в этом не видел. И считал, что, если люди живут врозь, и хоронить их нужно отдельно. В этом не будет лжи. Вот когда наступит всеобщий мир и лев обнимет ягненка – вот тогда… Но он молчал, не желая спорить. И даже переставал временами слышать Григория, хотя при этом не уставал улыбаться и повторять: да, да, да…

Но тут на плитах сценической площадки появились подростки на самокатах. Их было двое: оба, как ростки, внезапно поучившие силу роста. Тонкие, гибкие, полные скрытой энергии.

Эти двое, мальчик и девочка, были настоящими мастерами езды на самокате. Казалось бы, что проще. Стой на одной ноге, другой толкайся – и вперед. Но любовь к движению заставляет совершенствовать любое мастерство, и в совершенстве этом нет границ.

Эта парочка устроила настоящий танец на сцене под открытым небом, на фоне зеленого, травного амфитеатра. На самокате они умели делать все: кататься на одном колесе, подпрыгивать, вертеться на месте, внезапно менять направление движения…

Наверняка они нашли друг друга не случайно. Оба были талантливы в одном деле и находили радость от соединения своих талантов в одно целое.

Хмурясь, следил за подростками Григорий Канторович, но постепенно черты его лица смягчались, будто за минуту душа его продела путь от злости к печали.

Он вспомнил себя, сразу после войны. В тот год его единственная пара ботинок вконец порвалась. Мать кое-как приладила подошву проволокой. В те времена подобная обувь не была чем-то исключительным, но Канторович счел «развал» ботинок достаточным поводом, чтобы не ходить в школу.

Он честно увязывал отцовским ремешком учебники, но шел к старому порту и там слонялся часами в компании таких же, как он, лоботрясов.

Он помнил, что в тот день тоже накрапывал дождь. В порту не было никого. Только безногий инвалид Генис, так его все звали, сидел у складов на своей тележке под драным навесом из парашютной ткани и, не отрываясь, смотрел на затихшее под дождем осеннее море.

Все считали, что Генис с придурью. Мальчишки дразнили его, но без особой злости, потому что инвалид не отвечал на шутки и только улыбался в ответ.

Тяжелые капли падали на редкие всклокоченные волосы Гениса и стекали по небритым щекам.

Канторович знал, что все родные инвалида утонули вместе с пароходом «Калинин», неподалеку от Керчи. Одни говорили, что пароход этот подорвался на мине, но другие утверждали, что разбит он был в ходе самолетной атаки.

Ноги Генис потерял в сорок четвертом году. Он горел в танке. Чудом выбрался на броню, но тут попал под очередь из пулемета, а стрелял немец разрывными патронами.

– Вот здесь сухо, – сказал Григорий инвалиду, устроившись у стены на своих собственных учебниках. – Давай сюда, здесь не капает.

Опираясь на «толкалки», Генис подкатил к нему, остановился рядом.

– Опять школу прогуливаешь? – спросил он.

– А тебе-то чего? – грубо отозвался Канторович.

– Ничего… Моему Карлу было бы восемь лет, – сказал инвалид. – Он бы пошел во второй класс. Он бы не стал прогуливать школу. Это точно.

– Имя фашистское, – сказал Канторович. – Карл.

– Немецкое, – спокойно поправил его инвалид. – Так звали Маркса. Я не вступил в партию, но мама моего Карла была коммунисткой. Ей очень нравился этот Маркс… Твой отец когда погиб?

– Зимой сорок первого, – сказал Григорий. – Под городом Вязьма, смертью храбрых.

– Там были тяжелые бои, – вздохнул Генис. – Много народу положили.

– Они сражались за народ, советскую власть и Сталина, – сказал Григорий.

– Это конечно, – отозвался Генис. – Слушай, хочешь, я тебе самокат сделаю. Есть у мен пара подшипников. Сохранились, когда тележку эту мастерил. А пару досок ты мне сам найдешь, ладно.

– Идет, – согласился Канторович.

Он нашел дерево для самоката. Хорошая, просмоленная доска пошла на подставку, крепкая, дубовая палка на стояк для руля. Задний подшипник укрепили толстой стальной проволокой, а передний, разворотный, приспособил Генис на литой основе от какого-то механизма.

Канторович получил самокат из рук инвалида там же, в порту, он и теперь помнил восторг быстрого движения при первом толчке ногой.

Генис тогда сказал с улыбкой: «Вот теперь мы оба на доске покатим!»

Он даже попробовал угнаться за Григорием, но сразу же перестал толкаться своими деревяшками и махнул рукой.

– Ну, кати! Кати! – крикнул он вслед Канторовичу.

– Куда катить? – в восторге заорал Григорий.

– Навстречу судьбе! – крикнул инвалид. – Навстречу, мать их!..

Канторович никогда не слышал, чтобы инвалид ругался. От удивления он даже остановился.

По лицу инвалида текли слезы.

– Навстречу судьбе, – хрипло повторил Генис. – Навстречу, мать их…

Вот о чем вспомнил старик Канторович, наблюдая за танцующими на самокатах подростками. Далеко, за морями, был старый порт города Херсона, и давно успокоился на еврейском кладбище этого города инвалид Генис. Далеко и давно, но воспоминания о своем самокате были настолько живыми и ясными, что старик будто треск услышал подшипников под просмоленной черной доской.

– Навстречу судьбе, – сказал он другу Эфраиму.

Слова эти были настолько необычны для Канторовича, что Эфраим отреагировал на реплику Григория не в обычном стиле.

– Чего? – нахмурился он. – Ты чего сказал?

– Дети мчатся навстречу судьбе, – повторил Канторович. – Им любопытно. Они жить торопятся. Что там впереди? Это так здорово мчаться навстречу судьбе. Навстречу судьбе, это точно.

– Да, да, да, – радостно заторопился с согласием Эфраим, наблюдая за танцем подростков на плитах сцены. – Это точно.