Рассказы о русском Израиле: Эссе и очерки разных лет

И звучала она будто из иного пространства, над которым товарищ Сталин не был властен. Он знал, что его тело окружено плотным, практически непроницаемым кольцом охраны, но вдруг, и со страхом, подумал, что охрана эта не имеет никакого смысла, если есть на свете такая организация звуков.

Хозяин любил музыку, особенно балеты Петра Ильича Чайковского. Он прощал этому композитору его гений за стон, мольбу о прощении, слезы. Ему была понятна музыка-жалоба Чайковского. Она никак не посягала на власть товарища Сталина, но сейчас с ним пробовали говорить на равных. Мало того, несмотря на легчайший язык мелодии, насмешливо, свысока и снисходительно.

В первое мгновение хозяином овладел приступ гнева. Он даже протянул дрогнувшую руку, чтобы выключить радио, но что-то заставило товарища Сталина остановиться. Он, тайный мистик, вдруг с ужасом подумал, что услышанное не имеет никакого отношения к эфиру, и не зеленоглазый мерцающий огнями ящик стал источником внезапной шумовой атаки на его мозг. И нет никакого смысла глушить радиоволны, потому что музыка эта не перестанет звучать.

Хозяин так и остался стоять у радиоприемника, несмотря на то что в какой-то момент сердце его внезапно забилось в непривычном, давно забытом ритме, связанном, скорее, не с искусством, а актом любовным. Сердце, впрочем, довольно быстро успокоилось, но возникла колющая боль в виске, затем головокружение, и хозяину даже показалось, что он может упасть.

Товарищ Сталин не упал, но смог отойти от радиоприемника только тогда, когда услышал бесстрастное объявление диктора: «Исполнялся 23-й концерт Вольфганга Амадея Моцарта. Партия рояля – Мария Юдина, дирижер – Александр Гаук».

Хозяин знал, что перед любым решением следует сделать паузу, но немедленно попросил связать его с радиокомитетом. Музыку эту следовало приручить, сделать обычным, привычным, подвластным шумовым фоном.

– Сейчас был концерт, композитор Моцарт, – сказал он. – Хороший концерт. Привезите мне пластинку, хочу еще раз прослушать.

На том конце провода отрапортовали, что пластинка будет доставлена немедленно.

– Не надо немедленно, – поморщился хозяин. – Можно и утром… завтра.

Он повесил трубку и сразу забыл о своем внезапном капризе, вызвал секретаря с сегодняшней почтой и занялся неотложными хозяйственными и политическими делами.

Хозяин понятия не имел, что его невинная просьба привела к настоящей панике в радиокомитете. Дело в том, что никакой пластинки с записью именно этого концерта Моцарта не существовало, а случился живой эфир, даже без параллельной записи звука, как это обычно практиковалось во время передачи свободных от цензуры классических произведений далеких веков.

Начальник радиокомитета узнал об этом от музыкального редактора.

– Пластинка нужна к утру, – сказал он.

– Это невозможно, – растерялся редактор.

– Ты знаешь, какая сейчас погода в Верхоянске? – спросил начальник радиокомитета.

– Я думаю – холодно, – ответил редактор.

– Градусов пятьдесят мороза, не меньше, – сказал начальник радиокомитета и добавил, выдержав красноречивую паузу: – Птицы на лету замерзают.

Не было нужды в этом уточнении. Редактор все понял и развил бешеную деятельность по срочному сбору оркестрантов. Скрипачи, трубачи и барабанщики тоже были в курсе насчет климата за Полярным кругом, и отказа в большинстве случаев не было. Случилась неувязка с альтистом Бронским и флейтистом Погосяном.

Эти музыканты хлебнули лишнего в ресторане «Арагви», и привести их в должное состояние не представлялось возможным. Пришлось срочно искать замену, что и было незамедлительно сделано.

С пианисткой Марией Вениаминовной Юдиной проблем никаких не возникло. Женщина эта почитала за великое счастье исполнить лишний раз гениальное произведение венского волшебника. В студию звукозаписи она явилась одной из первых и приветствовала собравшихся к тому времени музыкантов бравым арпеджио из вступления к 23-му концерту.

Солистка всячески стремилась снять напряжение, вызванное внезапным вызовом и особой ответственностью. Удалось ей это только отчасти. Нужно сказать, что дирижера пришлось менять трижды за ночь, что, бесспорно, сказалось на качестве записи, но мастерство Марии Вениаминовны в значительной степени скрасило этот недостаток, да и заказчик был не таким уж меломаном, чтобы судить о мелких шероховатостях в игре мобилизованных на ночное бдение музыкантов.

В общем, к девяти часам утра пластинка была готова. Ее оформили должным образом, поместили в роскошный конверт и отправили по указанному адресу со специальным курьером, прибывшим к радиокомитету точно в указанное время.

Получив запись концерта, хозяин, оставшись в одиночестве, сразу же поставил пластинку на бобину проигрывателя… Через десять минут он понял, что приручить Моцарта ему никогда не удастся, и почувствовал что-то вроде уважения к этому, давно усопшему, композитору. Моцарт не умел жаловаться и просить о снисхождении. И на этот раз поединок с концертом хозяин проиграл.

Товарищ Сталин дождался финальных аккордов и вызвал секретаря.

– Отправьте этой пианистке десять тысяч рублей… Как ее фамилия?

– Юдина, товарищ Сталин, – доложил секретарь.

– Отправьте пианистке Юдиной двадцать тысяч рублей, – поправил сумму хозяин.

Деньги эти Марии Вениаминовне были незамедлительно переданы, и она поблагодарила отправителя таким письмом: «Благодарю Вас, Иосиф Виссарионович, за Вашу помощь. Я буду молиться за Вас денно и нощно и просить Господа, чтобы он простил Ваши прегрешения перед народом и страной. Господь милостив, Он простит. А деньги я отдам на ремонт церкви, в которую хожу».

Хозяин прочел эту краткую записку и удивился.

– Какой Господь, какая церковь? – спросил он. – Она же еврейка, эта Юдина.

– Крестилась, и давно, товарищ Сталин, – доложил секретарь.

– Жид крещеный, что вор прощенный, – пробормотал хозяин, брезгливо отодвинув от себя благодарность Юдиной. – Ладно, простим и мы ее.

Марию Вениаминовну не тронули, даже в худшие времена борьбы с космополитизмом и сионизмом. Это она и Моцарт тронули вождя народов.

Дмитрий Шостакович, и не один он, свидетельствует, что пластинку с 23-м концертом хозяин слушал в свою последнюю, роковую ночь. Видимо, ему так и не удалось ощутить власть над музыкой Моцарта.

Дело, вполне вероятно, было так: в тот день соратники сообщили вождю, что процесс врачей-убийц практически завершен и скоро можно будет приступить к окончательному решению «еврейского вопроса» в СССР.

«К ликвидации сионистов-отравителей», – сказал один из соратников.

Хозяин, как и тогда, в день убийства Соломона Михоэлса, остался один и невольно улыбнулся этому решительному слову-точке, но теперь оно относилось не к одному раздавленному колесами автомобиля великому артисту, а к сотням тысяч перепуганных до смерти, беззащитных людей.