Рассказы о русском Израиле: Эссе и очерки разных лет

Он улыбнулся еще раз, представив, как будут умирать все эти ликвидированные по его воле люди, затем почему-то вспомнил о концерте Моцарта. Пластинка всегда стояла наготове, но уже не та, записанная в ночь музыкального штурма и натиска. Первая давно пришла в негодность.

И точно так же, как в тот роковой день, 13 января 1948 года, хозяин был захвачен небесным магнетизмом музыки. Моцарт и Юдина перенесли его в иное пространство, где занимался рождением и ликвидацией рода человеческого не он, а Г-сподь Б-г.

И точно так же, как в тот зимний день, сердце хозяина забилось учащенно, а затем резкий удар в висок лишил сознания товарища Сталина. Он лежал на ковре, мокрый, в моче, умирая, ликвидированный Высшей силой и по Б-жьему суду.

А игла все еще скользила по пластинке, и звучала музыка торжества человеческого гения и радости… Хозяин был недостоин реквиема.

Теперь, когда я слышу разговоры, что Сталин умер не своей смертью, а был убит, я не собираюсь спорить с упрямыми сторонниками «теории заговора». Я знаю точно, что вождя народов убила Мария Вениаминовна Юдина и Вольфганг Амадей Моцарт.

2008 г.

Спаситель

Бывает так: живет себе человек спокойно, думает о том, о чем полагается думать… Ну, там о здоровье, о деньгах, в общем, о разных привычных житейских проблемах, но вдруг происходит с ним полное безобразие: он начинает форменным образом маяться по какому-либо дурацкому поводу.

Именно эта неприятность и случилась с Басовым Ефимом – солидным мужчиной шестидесяти лет от роду. Все началось, как это часто бывает, с ночного сновидения. Во сне привиделся Ефиму давно забытый провинциальный городишко юга России, точнее, хилый фонтан на центральной его площади и Матвей Гендлер, моющий босые ноги в брызгах этого фонтана. Во сне Ефим решил, что такое омовение опасно: вот-вот появится милиция и арестует Гендлера за это безобразие. Он стал показывать сначала одними знаками, а потом заорал в голос, что Матвею нужно быстрей сматываться, иначе… Тут Гендлер словно услышал его крик и, не раздеваясь, нырнул в бассейн, а бассейн-то оказался и не бассейном вовсе, а бурным потоком, несущимся к водопаду. Вот плывет Гендлер по этому потоку кролем, а Басов бежит по берегу, ясно понимая, что спасти плывущего от неизбежной беды он уже не сможет. И все же Ефим решил броситься в воду, чтобы оказать помощь плывущему, но как только бросился, так и проснулся.

Сон этот подействовал на Басова странным образом, и настолько странным, что он, человек далекий от суеверий, решил спросить у жены, что бы это ночное видение могло значить. Жена Ефима, напротив, была дамой крайне суеверной, верила во все мыслимые и немыслимые приметы, а по расшифровке снов могла считаться первоклассным специалистом.

– Не к добру сон-то, – сказала жена, выслушав Басова. – Кто такой этот Матвей Гендлер?

Ефим рассказал, что сразу после института по распределению отправили его работать мастером на ткацкую фабрику в городе Т. Определили на жительство в общежитие до лучших времен. Фабрика Ефиму понравилась, и с работой он начал справляться, но однажды ночью, из-за девушки, конечно, попал не туда, куда надо бы, и встретился с теми, с кем лучше не встречаться.

Граждане города Т. нашли Ефима только утром в ограбленном и растерзанном виде, без признаков жизни. Даже врач «скорой помощи», прибывший часа через полтора, решил, что Басов не жилец на этом свете, но так как он еще дышал робко, отвез Ефима в районную больничку.

– Ничего, в нашем морге всегда места есть, – пробубнил санитар «скорой», заталкивая в салон носилки с Басовым.

Ефим обо все этом смело и определенно рассказал жене, потому что доподлинно выяснил подробности своего несчастья еще в той больничке, незадолго до выписки.

Так вот, в морг он тогда все-таки не попал, а попал на операционный стол, в руки тому самому Матвею Гендлеру, которого увидел во сне ровно через тридцать пять лет после той трагической страницы в своей биографии.

Матвей был ненамного старше Басова, но в больнице оперировал уже три года и стал за это время настоящей звездой на медицинском небосклоне этого провинциального центра.

– Золотые руки, бог, будущий академик, – именно такими комплиментами осыпали молодого специалиста. За Гендлером стали присылать из области, ходили слухи, что зовут его на работу в Москву – чуть ли не в Кремлевскую больницу: надзирать за Леонидом Брежневым и прочими членами Политбюро. А не оставлял молодой хирург город Т. по причине своей большой влюбленности в медицинскую сестру Катерину. Катерина, опять же по слухам, никуда из родного города перебираться не хотела.

Так вот, этот Матвей Гендлер пять часов возвращал Ефима к жизни. Рассказывают, что после операции он не мог стоять на ногах и сел прямо на пол, прислонившись спиной к холодной батарее парового отопления.

Потом Басову рассказали, что умирал он на столе трижды, и никто, кроме Гендлера, не верил, что пострадавший от бандитского насилия выживет.

Тогда, в молодости, Ефим не придал особого значения этому событию. Его и выписали через месяц из больницы так поспешно, что не успел он попрощаться со своим спасителем и сказать ему спасибо.

«Ничего особенного, – думал он тогда. – Врач выполнил свой долг, и я выполнил свой долг перед семьей, родиной и производством, оставшись в живых».

– Надо бы тебе с ним свидеться и это… спасибо сказать, – выслушав Ефима и подумав, тихо произнесла жена Басова. – А может, и неприятность какая с ним, а ты как раз на подмогу.

– Брось! – отмахнулся Ефим. – Сколько лет прошло. Возможно, он и не живой уже… Забыл обо мне совсем – это наверняка… Впрочем, не знаю… Мне как-то одна противная санитарка в той больнице прошамкала, что еврей еврея в беде не оставит. Такая у нас нация.

– Вот видишь, – вздохнула жена. – Не все так просто.

На этом вроде бы и завершился тот автобиографический экскурс. Так решил Басов, но с решением этим поторопился, потому что мысль о том спасибо, которое он не успел сказать своему спасителю, стала мучить его каждый день.

Надо отметить, что в Израиле к тому времени жил Басов уже двадцать лет. А прежде сидел он в отказе аж четыре года, а потому считал себя, и не без оснований, настоящим патриотом Израиля, придерживался правых взглядов, голосовал за партию «Ликуд» и не стал жить на территориях, в поселении, только из-за бешеного сопротивления жены и детей.

О политике он думал и говорил постоянно; был в курсе всех текущих событий, интересовался историей еврейского государства… Можно даже сказать, что политика была чем-то вроде хобби Басова. И вдруг он перестал думать о терроре и ЦАХАЛе, больше не проклинал вероломные международные организации, «пляшущие под дудку арабов»… Басов будто ушел в себя, точнее, в ту давнюю историю травм, несовместимых с жизнью, и своего волшебного спасения на операционном столе золотыми руками хирурга Матвея Гендлера.

Прежде он меньше надоедал домашним политикой, чем нынче разговорами о своем долге, который то ли не смог, то ли не успел отдать своему спасителю.

– Папа, – сказала как-то дочь, которой изрядно надоело запоздалое покаяние отца. – Давай найдем этого Гендлера, и ты ему скажешь все, что не успел сказать тогда.

– Где ж его теперь найдешь, – вздохнул Басов. – Столько лет прошло.

– Талантливого еврея нужно искать в Америке или в Израиле – больше негде, – заявила дочь.

От слов она незамедлительно перешла к делу, и в течение дня обнаружилось, с помощью компьютера конечно, что Гендлер Матвей Абрамович живет не только в Израиле, но всего лишь в двадцати километрах от Басова, в городе Явне.