Рассказы поэта Майонезова

Навстречу ночным гостям поднялся высокий старик с длинной седой бородой в длинном белом одеянии. Вся избушка состояла из двух комнат. В первой, более просторной и жарко натопленной, располагался длинный деревянный стол, и две скамейки по его бокам, в углу на бревенчатой стене висел грубо сколоченный шкафчик с посудой, под ним блестела вода в двух ведрах. На потолочном крюке покачивался большой железный сияющий фонарь.

– Располагайтесь, - предложил старик, указывая костлявыми пальцами на скамейки, - угостить нечем, только трава для чая, а что имеете - готовте, будте, как дома.

– Как обращаться к Вам, почтенный?
– спросил Войшило.

– Называйте меня 'отшельником', господин ученый, - сказал хозяин просто и удалился в маленькую комнатушку, не закрывая за собой двери.

Профессор удивленно глянул ему вслед и махнул рукой, что означало: раскладывайте накидки и шляпы на просушку, доставайте трофейные овощи и свеженину, готовте ужин, будем греться и пировать, зайцы мои!

И работа закипела! Мушка опаливала над огнем щетину с кабаньей лопатки, Берёза старательно мыла овощи, перебирая каждый капустный листик, Рокки резала их прямо на столе, не найдя разделочной доски. Избушка наполнилась уютными постукиваниями и побрякиваниями, а вскоре раздалось аппетитное бульканье, и щекочущий ноздри аромат опьянил голодных путешественников. Варвара Никифоровна, перемыв деревянную посуду, раскладывала неописуемое жаркое с гарниром из овощей большой деревянной ложкой по деревянным мискам. Первую из них Берёза понесла хозяину, но тот отказался.

– Я не сяду на угол!
– заявила капризно Медуница, - А то никогда не выйду замуж!

– Чем острее, тем быстрее, - утешила её Берёза, ставя на плиту закопченный чайник, - не будь суеверной!

Отшельник кашлянул в своей комнатушке, и некоторым показалось, что он тихо промолвил: 'Точно'. Впрочем, все сразу забыли о нём.

Благоговейное отношение к пище, благодарность к её Создателю витали в жарком ароматном воздухе над столом, к которому склонились десять розовых сияющих блаженством лиц.

Как только утолили острый голод, Мед напомнила: 'Дедушка, а ты не забыл, что обещал рассказать о Флоренции, где тоже любят кабанятину?!'

– Да-да, - согласился раскрасневшийся Войшило, откладывая с готовностью деревянную ложку.

Улыбающиеся путники сели поудобней, и профессор начал свой рассказ:

'Италия - маленький 'сапожок', битком набитый разного рода культурной всячиной, среди которой блестит драгоценная жемчужина, под названием 'Флоренция'. Когда я гулял по улицам этого старого города, украшенного многочисленными статуями, то представлял любовные скитания Данте, его нежные томления и переживания; словно наяву, видел амурные похождения ветреных гуляк, расписавших здесь на века многочисленные базилики. Повсюду мне чудились притаившиеся, шепчущие друг другу на ухо пьянящий бред влюбленные в шёлковых широких плащах, сливающихся с тенью от выступов домов в узких улочках. И на меня то и дело пристально взглядывали из окон, заставленных цветочными горшками и птичьими клетками, дамы минувших эпох в черных кружевных накидках, с горячими взорами и темным румянцем на щеках.

Флоренция мне представлялась городом любовных призраков. И какие умы переболели здесь сердечной лихорадкой: и великий Галилей, измерявший Вселенную дугами, и Маккиавелли, знавший толк в имидже государей, и богатые Медичи плодили здесь от безумной страсти внебрачных детей, делая их потом кардиналами и, даже, папами! В одну из таких прогулок, сладких и счастливых, я сочинил стихотворение 'Моя Флоренция':

В старых домах, где живут канарейки,

Где из фарфора герои,

Там веера, канапе, душегрейки,

Шали и черные брови.

Под редкой тафтой, под атласом корсета

Вдруг сердце усталое дрогнет, -

Остановилась, как будто, карета

Иль похоронные дроги?

И кружевная перчатка поправит

Пояс и редкие букли;

'Он все же вернулся!' - смешно прокартавит

Рот, как с фарфоровой куклы.

И каблучки ковылять по паркету

Будут до двери балкона,

Чтоб очи нашли средь машин ту карету,

Где уста целовались до стона'.

Неловкие стихотворные строки в малой степени выражали мои чувства и настроения, вызываемые Флоренцией, которую называют во всем мире 'цветущей'. И вот, однажды, это было еще до чудовищного наводнения 60х годов, погубившего множество флорентийских шедевров, мне довелось посетить этот удивительный город вместе с моим другом Ослом. Я сразу высказал ему свои соображения. 'Флоренция - это город любовных призраков', - сообщил я, словно разгласил государственную тайну своей души. Осел посмотрел внимательно по сторонам и глубокомысленно заметил: 'Боюсь, что для меня Флоренция - город вкусного мороженого!'

День был жаркий, и мы от души поддались соблазну. Потратив на холодное лакомство последние лиры, Осел трагически закатил глаза и воскликнул: 'Неужели мы так и не увидим беременных тётенек Саньки Бочонка?!', подразумевая знаменитую картину 'Весна' великого Сандро Боттичелли. Я показал другу пустой кошелек и предложил ему за умеренную плату мыть кисточки для многочисленных художников. Осел фыркнул и помчался в сторону одного из символов города. Всего у Флоренции их три: красный купол собора Санта Мария дель Фьоре, Золотой мост, на котором, как понимаете, торгует не углём, и бронзовый кабан-клыкан, наподобие того, что не дал нам умереть нынче с голода. Итак, мы побежали с набережной Арно, где следили за рыбалкой цапель, доедая последнюю порцию мороженого. Побежали, насколько можно быстро бегать в сорокоградусную жару, через площадь Сеньории, мимо великолепной статуи Давида, взиравшего с высоты своего галиафского роста на группу туристов из Германии.

Мой друг уже что-то задумал, он решительно приступил к бронзовому символу и двумя руками зажал клыкастую кабанью пасть, из которой только что текла тонкая струйка воды. С видом победителя и со словами: 'Насос-подсос'! Осёл, не раздумывая, и устроил этот самый 'насос-подсос'! Вода полилась из кабана мощной струей, а вместе с ней в подставленные ладони моего друга посыпались потускневшие монетки, которых было полно на дне глубокого фонтана!

Заметив проницательный взгляд полицейской дамы с огромной кобурой на изящном бедре, Осел игриво подмигнул ей и сделал вид, что охлаждает разгоряченный лоб водой, вытекающей снова тонкой струйкой. Лоб нашего поклонника Баттичелли, действительно, пылал, когда Осел считал добычу. Я протирал монетки от ржавчины платком, выбрав из пригоршни итальянские деньги и вернув кабану валюту других стран мира. Нам едва хватило добытых денег на билет для слепого ребенка с поводырем! Но мы все-таки попали в галерею Уффици, присоединившись к той самой группе немцев, на которую еще недавно взирала статуя царя-псалмопевца!

Минуя 'Благовещение' Леонардо, автопортрет Рафаэля и другие шедевры, мой друг устремился к картине 'Весна', на которой, собственно, и были изображены беременные нимфы, символизирующие плодородие.

'Вас не удивляет, господин профессор, - с умным видом, наконец, изрек Осел, - полотно называется 'Весна', а над головами персонажей висят спелые яблоки?'

Я пожал плечами, давая понять, что для живописи это нормально. Тогда он в глубоком раздумье перешел к 'Рождению Венеры' и долго-долго разглядывал васильки на платье одной из фигур картины. Я полагал, что его новое замечание будет касаться флоры, но мой друг сказал: 'Вы заметили, что в стекле, за которым расположено полотно, отражается весь зал, и я не приметил ни одной бабушки со шваброй, ни одного дедушки с катаной, может, это не подлинники?!'

Профессор не успел закончить свою флорентийскую историю, потому что его прервала Медуница, слушавшая, стоя у маленького окна.

– Смотрите, смотрите!
– тревожно воскликнула она, снова и снова протирая запотевшее стекло, - Какие большие животные идут за холмом! Похожи на динозавров!

– Нет, это караван верблюдов!
– выпалил подскочивший к окну Паралличини, - Но откуда здесь верблюды, мы ведь не в Сахаре?!

– Нет-нет, - решительно заявил, присмотревшись, Кро, - это те самые с тяпками, могильщики!