Рассказы

Но вместо этого она, сама не зная почему, только сказала тихо:

— А я-то теперь как же?

— Как жила, так и будешь жить… — сказал Андрей, — деньги буду посылать, в уборку помогнуть приеду.

Катерина не ответила. Слезы вдруг стали заполнять ее глаза, потом неожиданно пролились через ресницы на руки. И она не глаза утирала, а с рук рукавом стирала слезы.

— Ну, чего ты, обойдется как-нибудь… — сказал Андрей и, взглянув в окно, прибавил: — Вон она идет… тоже Катериной зовут… Катей. Утри глаза-то, нехорошо. Я ей про тебя говорил…

Катерина послушно-торопливо утерла слезы.

III

Она ожидала увидеть женщину крупную, с белыми толстыми локтями и грудями, свежую, с белым лицом, разжиревшую на легких хлебах, на ее четырехстах пятистах рублях, в то время как она подсохла, кормя и нянча его детей, убирая хлеб в поле. Руки стали шершавые, загорелые; локти, когда-то белые и круглые, заострились.

И опять жгучая ревнивая ненависть метнулась в ней темной волной от сердца в голову. Но сейчас же ее глаза стали круглыми от удивления: в комнату вошла тоненькая, худенькая девушка в беленькой кофточке, короткой синей юбке и желтых стоптанных туфлях. Светлые волосы были острижены по-мальчишески и только придерживались круглой роговой гребенкой.

Она вошла и от неожиданности остановилась со связкой бумаг в руках.

«Что же он нашел в ней такого? Грудь, как доска, заду и совсем нет», подумала Катерина.

— Катя, у нас гости, — сказал Андрей, видя ее нерешительность и вопрос, Катеринушка приехала.

Катя, смущенно покраснев, улыбнулась и подала гостье худенькую, незагоревшую руку.

— А я и не догадалась сразу, — сказала она, опять как-то виновато и вместе с тем ласково улыбнувшись. И сейчас же спохватившись, прибавила: — С дороги-то кушать небось хотите?..

— Я сказал хозяйке самовар поставить, — сказал Андрей.

— Ну вот и ладно. Я только сейчас со службы, — прибавила Катя, обращаясь к Катерине. Мимоходом взглянула на себя в ручное зеркало, висевшее на стене около полотенец, оправила волосы и ушла за перегородку.

Катерина все так же сидела как-то неловко посередине комнаты на том стуле, на который села, как вошла. Она не знала, о чем ей говорить и как себя держать с мужем, когда здесь за перегородкой была она, его жена. У нее только против воли сказалось:

— Дробненькая какая, худенькая…

— Ничего, человек хороший, мягкий… — ответил Андрей. Как бы что-то вспомнив, Катерина торопливо развязала свой узелок и достала оттуда черные лепешки.

— Вот, гостинчика…

И так как в это время в комнату вошла Катя с подвязанным фартучком и черными от угля руками, Катерина невольно сказала, обращаясь к ней и как бы стыдясь своих черных лепешек:

— Вот, гостинчика вам деревенского…

Катя опять покраснела и бегло взглянула на Андрея.

— Бери, бери, — сказал тот, занявшись чем-то в углу, — ничего, человек хороший…

— Ну, зачем вы… не стоит, право. — И сейчас же прибавила: — А я люблю их до ужасти! На юраге?

— На юраге, на юраге, — поспешно ответила Катерина, обрадовавшись, что девушка знает, что такое юрага.

А потом сидели втроем и пили чай.

— Иванова-то ссадили все-таки, — сказала Катя мимоходом, обратившись к Андрею. — Общее собрание было, шуму сколько…

— Да что ты?.. Давно пора, — ответил, оживившись, Андрей. Он хотел еще что-то сказать, но Катя, как бы спохватившись, прервала этот разговор и, обратившись к Катерине, проговорила:

— У вас на ладонях мозоли, а у меня на пальцах, — целыми днями на машинке стучу.

И Катерине хотелось что-нибудь рассказать, чтобы Андрей так же заинтересовался и оживился, как при словах Кати о каком-то Иванове; хотелось рассказать, как она ехала, что видела, но не знала, как начать, и сказала только, обращаясь к Кате:

— А у нас Лыска наша отелилась, корова наша, целую ночь с ней не спала. Теленочек весь в нее, как вылитый…

— Я теляточек люблю, — сказала Катя.

Помолчали.

— А у меня отчегой-то бородавки на руках вскочили, — проговорила Катя.

И Катерина обрадовалась, что она заговорила о бородавках, так как знала средство от них — кислоту. И сейчас же начала рассказывать, как сводить, и старалась подольше говорить — из боязни, что скоро кончит, и больше не о чем будет говорить.

После ужина, который был для Катерины мучителен тем, что она никак не могла справиться с ножом и вилкой и все роняла то одно, то другое, Катя убирала посуду, а Катерина думала об одном: где они положат ее спать. Небось отведут куда-нибудь к соседям, а сами останутся тут вдвоем.

Эта мысль опять подняла со дна души мутную волну ревности и обиды. Но Катя принесла откуда-то складную кровать и стала стелить третью постель в комнате.

А Катерина, подойдя к столу и развернув лежавшие на нем бумаги, посмотрела в них и сказала:

— Господи, ничего-то не понять. И как это вы разбираетесь?..

Перед сном Катя выслала Андрея из комнаты. Он надел фуражку и вышел.

— Ну, вот, теперь ложитесь, — сказала Катя с тою же застенчивой улыбкой, обращаясь к Катерине, и указала ей на свою постель, на которой только что переменила белье.

И Катерина, чувствуя, что нужно сказать что-нибудь вежливое, проговорила:

— Да зачем вы беспокоите-то себя, я бы на полу легла. Не привыкать.

— Нет, нет, зачем же…

Катерина сняла башмаки и порадовалась, что не надела лаптей, потом скинула через голову сарафан и, стыдясь своей грубой деревенской рубахи, торопливо легла.

А Катя достала из шкапчика кислоты и, подсев к Катерине, стала нерешительно перышком мазать бородавки, а та учила ее и помогала.

Потом Катя тоже разделась. Катерина со странным жутким любопытством невольно посмотрела на ее худенькие ноги и живот, которые имели близкое отношение к ее, Катерининому мужу. И опять у нее потемнело в глазах.

«И на что ж он польстился? Она, Катерина, одних помоев свиньям целую лоханку снести осилит, а эта кубан с молоком не поднимет».

— Ну, вы, разобрались, что ли? — послышался из-за двери голос Андрея.

— Входи, входи, — крикнула Катя.

Андрей вошел, повесил фуражку на гвоздик и, оглянувшись по комнате, сел на складную кровать и сказал:

— Огонь тушить, что ли?

— Туши.

В комнате стало темно. Слышно было, как скрипнула под ним кровать, и он лег.

Катерина, редко моргая, смотрела в темноту, в ту сторону, где была его постель, а в голове ползли неуклюжие, неумелые мысли о нем, о Кате, о Лыске.