Рассказы
Шрифт:
– Краше гор в мире есть только горы!
И снова:
– Краше гор в мире есть только горы!..
Это веселятся Витька Лосякин, по прозвищу Карась, и Сережка Терешкин, недавно возвратившиеся с БАМа. Там, конечно, природа другая… За бамовцами наскакивает по-воробьиному вездесущий Валерка Козодой. Следом, вздыхая от умиления, интеллигентно вышагивают два учителя:
– Ах, воздух! Ах, аромат!..
За ними пыхтят Корней Гордеевич – наш старшой, и Степан Васильевич, мастер с завода. Первый – по-медвежьи сутулый и косолапый, щедро обросший черно-серебристой свалявшейся щетиной; второй – длинный и тощий,
– Куда спешитя-а-а!.. – взывает приятель.
А солнце уже прижигает склоны. На взлобках догорают свечи эремуруса. Остро пахнет влажной землей и разогретыми камнями. Запах у камня тяжелый, угаристый. В низинах набирает цвет душица и чабрец. Заросли шиповника тоже источают тонкий, едва уловимый аромат – здесь, на высоте, шиповник еще не отцвел. Цветы белые, желтые, розовые, и каждый имеет свой запах. Свежий и легкий, как первый девичий поцелуй, у белых (да простят за сравнение, но ей-ей ничего точнее не приходит в голову). У розовых – более сочный, ощущаемый не только обонянием, но, кажется, всем телом; у желтых – густой, тяжелый, с горьковатым привкусом – бабье лето…
За час отмахали километров пять. Ноги гудят с непривычки и еще потому, что идти приходится все время вверх. Оглянувшись, далеко внизу видим домик егеря, голубую крышу автобуса и даже лес, куда отправились вязать веники наши товарищи, тоже, оказывается, под нами.
…А мы с приятелем снова отстали. Нас снова ждут. Но не потому, что заговорила совесть, а потому что здесь останавливались всегда. Здесь кончается увеселительная прогулка вдоль речки и начинается настоящий подъем. Чтобы увидеть то место, куда следует забраться, нужно задрать голову и придержать шляпу руками. Только тогда среди выступающих скал, зарослей арчи и барбариса можно увидеть конец длинного, уходящего за хребет, сочно-зеленного языка. Это и есть покос.
– Ну, что будем делать?
Глупый вопрос. Лифт все равно не подадут.
– Нужно перекусить! – требует Валерка.
– Никто не завтракал! – вторит Карась.
– Перекурим!
Это последние надежды оттянуть время и собраться с духом.
– Не, мужики. Завтракать будем там, – подводит итог старшой и тычет скрюченным пальцем в небо. И это правильно. Потому что как ни крути, а лезть придется.
Молодежь уходит зигзагом. Они значительно удлиняют свой путь, но так взбираться легче. Дед Пичка, повздыхав, выбирает другое:
– Это ж куды столько топать! Давай напрямую. Оно хучь и не сладко, зато ближе.
За нами увязывается тридцатилетний недоросль Паша – дитятко двухметрового роста и силы неимоверной. В прошлом сезоне не успеем сапоги натянуть, а этот вундеркинд уже на лавочке дожидается – чтоб на охоту везли… Так всю осень с хвостом и проболтались.
Пыхтим, но лезем. Цепляемся за кустики, корни, камни. Паша подталкивает деда под тощий зад, дед взбрыкивает от негодования:
– Я не по таким штурмовал!..
Десять шагов – остановка, двадцать шагов – перекур. На сборный пункт обе команды приходят вместе. За исключением тех, кто отстал бесповоротно, кто не успеет даже к концу завтрака, а потому
ждать их – только время терять. Пора за работу.– Ф-ф-фить, ф-ф-фить, – свистят косы. Друг за дружкой, ступенькой, делаем первый прокос от вершины хребта до первых кустов. Каждая мышца напряжена до предела. Работать и одновременно удерживать равновесие – цирк. Ноги скользят и разъезжаются на сочной траве. То один, то другой из косарей срываются и съезжают вниз на десять, пятнадцать метров. Катиться вниз приятно. Главное, чтоб не попался камень или колючка… Сделав прокос, карабкаемся вверх и снова:
– Ф-ф-фить! Ф-ф-фить!
Изредка свист прерывается коротким ж-ж-жик, ж-жик! – это, наводя жало, визжит брусок.
А солнце жарит! Здесь, на высоте, оно жгучее, как укус шмеля, и не спасает призрачная кисея перистых облаков. Рубашки, куртки разбросаны среди валков…
В полдень косы уже не режут, а рвут траву.
– Отбой, – командует старшой.
Забиваемся в тень под арчу, отдыхаем. Кто лежит, кто сидит, обхватив колени и глядя сонными глазами вниз, в долину. В голове ни мыслей, ни слов, только шум и звон непонятный. То ли кровь шумит, то ли косы звенят. Дед Пичка поворочался, умолк и вдруг присвистнул, как дома на кровати.
– Это сколько же еще махать? – вздыхает Карась.
– Хватит. Еще и половины…
– Значит, на то воскресенье снова сюда? Дудки! Пускай другие корячатся!
– А соль на солонцы тоже потаскай…
Крутим и так, и этак и все равно получается, что в ближайший выходной кому-то из нас придется заканчивать работу. Терешкин и Валерка совещаются, а потом:
– Кто с нами? Давайте останемся! Завтра б закончили, и…
Молчим, раздумываем. На завтра у каждого свои планы, свои заботы.
– Оно б и не мешало, только как же это…
– Я не могу, – Степан Васильевич отказывается сразу и категорично, – мне с восьми на смену.
Карась егозит, точно на колючку уселся, вертит головой, соображая:
– Теща просила картошку… – врет, наверное.
Толя и Коля молча прислушиваются: к кому примкнуть?
– Пишитя нас, – неожиданно заявляет дед Пичка.
Вот те на! Вспоминаю кучу больших и малых дел, отложенных на завтра, и пытаюсь отмежеваться. Но приятель уже все обдумал:
– Никуды твоя работа не денется. Ты хучь завтра ее делай, хучь послезавтра – смыслу никакого.
Может, и правда остаться?
К нам примыкает Паша. От его рыжих ресниц исходит сияние:
– А что, куда вы, туда и я. Одна ж компания… Я такой!
Незаметно, без лишних слов, остались учителя – у них каникулы…
После обеда не успели пройти и пару загонов, как солнце склонилось над хребтом и в ущельях сгустились тени. Отъезжающие заторопились вниз. Я провожаю их с чувством зависти: через час они будут дома…
– Ж-ж-жик, ж-ж-жик, – шаркают бруски, но уже лениво. Кое-как сделали еще по прокосу и…
– Будя, мужики! Силов больше нет! – стенает дед Пичка.
Волоча ноги, снова взбираемся наверх, к знакомой арче. Валимся на землю. Руки, ноги безвольны и тяжелы, как мешки с песком. Ветер сушит кожу. Теперь он дует в сторону вершин, неся с собой тягучий зной долины и запах сухой стерни. Толя и Коля подсаживаются к старшому. Тихонько выспрашивают:
– Дядь Корней, а для чего мы косим? Куда потом это сено, а?