Расслабься, крошка!

Ему показалось, что Марина сейчас, забыв о приличиях, бросится к нему, чтобы он срочно взял ее под крыло. Теперь, когда покровитель и продюсер умер, рассчитывать Марине было не на что.

Кивнув Марине, Егор подошел к гробу.

Мертвый Адамян выглядел совсем иначе, чем живой.

Его лицо напоминало слегка сдувшуюся резиновую маску, жалкую и неживую. От жара свечей и тепла человеческих тел заморозка медленно отходила. По желтой восковой щеке покойника текла одинокая струйка воды, отчего казалось, что Адамян плачет там, за зашитыми выпуклыми веками.

Все время, пока шел к гробу, Егор думал, что почувствует, когда увидит своего врага.

Не выльется ли прощание в очередной срыв?

Однако он просто положил цветы и несколько секунд смотрел на покойника. Рядом топтался Боталов, шумно вздыхал и все поправлял уложенные к гробу венки.

Отойдя, Егор подождал отца.

— На службу останешься? — спросил Боталов.

— Нет. Это, на мой взгляд, уже перебор.

— Ты как?

— Нормально. Пройдусь только. Душно тут, голова заболела.

— Ну иди, — согласился Боталов и незаметным кивком отправил за сыном безликого плечистого мужчину.

На улице Егор отошел подальше от дверей, проигнорировав попытки телевизионщиков взять у него комментарий, и нерешительно потоптался на месте. Несколько человек тоже вышли из храма и бесстыдно закурили прямо на его крыльце.

Егор поморщился и пошел прочь, куда глаза глядели.

Узенькая тропинка между могилами показалась ему смутно знакомой. Егор автоматически передвигал ноги, не понимая, куда идет и зачем, пока вдруг не вспомнил: здесь, на этом кладбище похоронен Антон, и он идет к его могиле.

Охранник, незаметно следовавший за ним, остановился, увидев, что Егор замер, а потом, нервно махнув рукой, снова пошел прямо. Зачерпнув тонкими туфлями снег, охранник зло выругался про себя.

У могилы Антона суетилась закутанная в длинный пуховик женщина. Она сметала снег с камня автомобильной щеточкой, а потом нежно терла рукой в шерстяной перчатке по закованной в мрамор фотографии, словно гладила.

— Здравствуй, Маша, — тихо сказал Егор.

Актриса Мария Голубева вздрогнула и обернулась, схватившись за сердце:

— Господи, как же можно так подкрадываться! До смерти перепугал!

— Я не подкрадывался, прости, так вышло, — сконфузился Егор.

— Да я поняла уже. Чего ты тут?

— Адамяна хороним. Знала его?

Мария прищурилась и посмотрела на тускло отсвечивающую вдалеке маковку храма:

— Ну… так, слышала. Лично не общалась. Царствие ему небесное.

— Да уж, — нахмурился Егор. — То есть, того… Небесное.

Мария повернулась к надгробию и смела налетевшие снежинки. Из притуленной к оградке сумки торчали красные гвоздики. Мария вынула их и положила на могилу.

На фоне белого снега лепестки гвоздик напоминали капли крови…

— А я вот к Антоше пришла, — грустно сказала она. — Как-то не по-людски, что он лежит тут один-одинешенек. Родные далеко, не наездятся сюда. Вот и выходит, что ближе меня у него никого нет. Муж все ж таки, хоть и бывший. Я, знаешь, часто прихожу к нему. Разговариваю, новости рассказываю, ругаю даже. Что ж ты, говорю, паразит, таким молодым ушел, да еще так нелепо? Ведь жить бы да жить еще. — Егор промолчал, вынул из кармана сигареты, но, поглядев на фото когда-то лучшего друга, повертел пачку в руках и сунул обратно в карман.

— Да кури уж, — махнула рукой Мария. Егор помотал головой.

— Потом покурю.

— Спасибо тебе, кстати, за памятник. Залевский, сучонок брехливый, все бахвалился, что будет всю жизнь Антону благодарен за спасение, мол, все на себя возьмет — и ведь ни копейки на похороны не дал, урод.

— Да не за что, — отмахнулся Егор. — Мы с Димкой скидывались. Ты, кстати, случайно не знаешь, что стало с актером этим… как его… который железяку под седло положил?

— Ларионовым? — уточнила Мария. — Да ничего. Сперва под дурачка закосил, а потом и вовсе… как это у ментов говорится? Ушел в несознанку. Следствие было, а что толку? Его и на первом заседании невиновным признали, потом вроде пытались апелляцию подать, но, увы. Доказать ничего так и не смогли. У Ларионова хорошие адвокаты были. Ну, а что он при всех сгоряча признался, списали на артистическую натуру да на аффект. Мы ж, актеры, натуры нервные, трепетные…

— Он снимается?

— Что ты! Он теперь как прокаженный с клеймом на лбу — убийца. Погибни Залевский, шуму, конечно, больше было бы, а Антоша — да кто он такой? Умер и умер. Никто и не помнит, кроме своих, конечно. Ты вот помнишь, пришел. Да только не явился бы, если б на другие похороны не нужно было. Так ведь?

— Так, — вздохнул Егор. — Не собирался, во всяком случае. А потом что-то потянуло. Будто не сделал что-то для него… Не знаешь, почему?

— Знаю, конечно, — усмехнулась Мария. — Только не воображай, что ты для него стараешься. Я ведь тоже — не для него.

— Как это?

— Ох, Егорушка… Ему, — она показала рукой в небеса, — уже все равно. А нам нет. Потому как есть такая штука поганая, как совесть. И живем мы с ней в сомнениях и муках всю свою жизнь, кто-то больше, кто-то меньше, тащим, как мешок с железками, и мечтаем сбросить хоть малость, неважно кому: живому, мертвому… Лишь бы самим не терзаться. Потому как это очень больно: жить и знать, что в чем-то неправ. Хотя, как ни крути, поверни все назад, мы точно так же поступили бы. Он изменил бы мне с Рокси, я — выгнала бы его вон. И ничего вроде с этим не поделаешь, а совесть ест: почему не смолчала, не вытерпела?

— Димка то же самое говорит, — сказал Егор. — Только как с этим жить?

Мария усмехнулась:

— Надо же, оказывается, он не совсем идиот. Но Димка прав, и я права. Потому и прихожу сюда, когда совсем уж плохо и тяжко, чтобы сбросить хотя бы часть груза. Помнишь, песня была такая: «Наступает момент, когда каждый из нас у последней черты вспоминает о Боге»? Нам, Егорушка, придется держать за все ответ в самый последний момент. А вот Антоша уже за все ответил.

Егор, нахохлившись, раскачивался с пятки на носок, а потом вдруг подошел к Марии и поцеловал ее в щеку.

— Это за что же? — удивилась она.

— За всё, — серьезно сказал он, но губы чуть дрогнули в улыбке. — За то, что пояснила, как дальше жить. Спасибо.

— Пожалуйста, — пожала она плечами. — Правда, я сама не понимаю, чем тебе помогла, но… пожалуйста.

Димка сидел на диванчике, вертел в руках кружку с остатками остывшего чая и с тоской смотрел на нервно прохаживающуюся из угла в угол Инну.

То, что сейчас состоится его казнь, Димка даже не сомневался.

Инна Боталова неимоверно соскучилась по светской жизни и теперь, вернувшись в Москву, не пропускала ни одного светского раута. От такой чрезмерной занятости на серьезный разговор с Димкой у нее долго не было времени. Ей срочно требовалось освежить впечатления о себе, поскольку тусовка простоев не признавала, а Инна осмелилась пренебречь целым каскадом мероприятий в угоду личной жизни.