Рассвет Ив

— Она больше не представляет угрозы для вашего вида, — Салем склонил голову, и его растрепанные черные волосы упали на лоб. — Она останется здесь навсегда, будет жить среди нас. Она человек с человеческими слабостями. Если она попытается напасть на вас, не вступайте в бой. Вы можете легко увернуться от нее, не вступая в контакт. И именно этого я ожидаю от вас.

Моя грудь вздымалась от негодования. Я была закаленным в боях воином, лидером Сопротивления, а этот ублюдок говорил так, словно я являлась всего лишь его питомицей.

— А как насчет ее клыков? — спросил мужской голос из толпы.

Жесткие линии подбородка Салема заострились.

— Держитесь от них подальше.

«Вот именно, придурки».

Я, может, физически слабее и медленнее, но мой укус превратит их в пепел. Однако вероятность напасть на гибрида, прижать его к земле и выпить его кровь, прежде чем он выведет меня из строя, была ничтожно мала. Салему и моим отцам пришлось удерживать Кипа в течение нескольких вечных секунд, прежде чем я превратила его в пепел.

Что-то щелкнуло у меня в голове. Я не ощущала рвения вонзить свои клыки в гибридов. Я не могла использовать свой рот как оружие атаки в бою. У меня не было яда, который можно было бы извлечь и использовать в качестве лекарства.

Потому что мне не суждено делать ничего из этого.

Мое сердце бешено забилось, когда я вспомнила уроки Мичио по эволюции. Были ли мои клыки приспособлением против хищников? Проявлением апосематизма, когда животные-жертвы защищались от нападения хищников, внешне подражая видам с крутой защитой? Шершень похож на осу, но у него нет жала. Красная молочная змея напоминала ядовитую коралловую змею, но была безвредна. У меня были клыки, как у гибрида, их бритвенно-острые кончики служили предупреждением «Держись подальше, я ядовита»… но я не могла одолеть хищника.

Как это согласуется с пророчеством? Если бы мои клыки являлись просто защитным механизмом, предназначенным для поддержания моей жизни, я могла поверить в это. Моя мать после распространения вируса эволюционировала невообразимым образом. Но мои клыки появлялись только тогда, когда я чувствовала Салема. Были и другие неприятные моменты, связанные с нашей связью и моим желанием укусить его, и только его одного.

Когда я сосредоточилась на тупом заряде в груди и проследила за электрической связью к стене тьмы, которая являлась Салемом, на меня снизошло озарение. Он не хотел прерывать нашу связь. Задолго до того, как я поняла, что он двигается со скоростью света, мои инстинкты говорили, что мне нужно, чтобы он позволил мне укусить его. Я могла соблазнять, драться и наносить удары до изнеможения, но никогда не была достаточно быстра, чтобы проколоть его вену. Но если он добровольно даст мне свою вену, игра закончится.

Как, черт возьми, я смогу убедить его сделать это?

В ту ночь, когда я сказала своим отцам, что ухожу, Рорк вывел меня из их комнаты и сказал:

— 1-е послание к коринфянам 13:2… «Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, — то я ничто».

Он говорил мне, что любовь побеждает все. Но сможет ли она победить тьму? Всего неделю назад моя связь с Салемом была символом нашей любви. Теперь она оказалась окутана ядом. Его конец связи был лживым и коварным, а мой — горьким и полным презрения.

Мне нужно все исправить, и все начиналось с прощения.

Мои волосы встали дыбом при этой мысли.

— А что будет, если она нас укусит? — спросил кто-то с другого конца комнаты.

— Ее клыки не просто убьют вас, — ресницы Салема дрогнули на его щеках. Затем он встретил их взгляды с непоколебимым блеском. — Вы превратитесь в пепел.

Поднялся шепот, и он рубанул рукой по воздуху, мгновенно заставив их замолчать.

— Услышьте мое предупреждение, — он смотрел на них опасными глазами повелителя преисподней. — Если кто-нибудь дотронется до нее или хотя бы дыхнет в ее сторону, я убью вас.

Я не почувствовала, как он снял с меня штаны и ботинки. Не понимала, что он перегнул меня через подлокотник ближайшего дивана, пока не стало слишком поздно. Только что я стояла рядом с ним, а в следующую секунду оказалась обнажена до пояса и кричала от шока под безжалостным тараном его члена.

Он е*ал меня на сухую, не подготовив. Трахал меня перед комнатой гибридов. Трахал меня, как будто я была предметом без голоса и чувств. Он заявлял свои права, мочился на свою собственность и раздирал мою душу в клочья.

Отбиться от него было невозможно. Одной рукой сжав мои запястья за спиной, а другой стиснув подбородок, он зажал мой рот в тиски и удерживал меня под ударами своего члена. Я не могла сказать ему «нет», не могла наброситься на него с клыками. Все, что я могла делать, — это опираться на подлокотник дивана и принимать это.

Слезы застилали мне глаза, но я с ужасом осознавала присутствие зрителей — учащенное дыхание, топот ног, жар в глазах. На краю моего бокового зрения мелькнул вихрь розового шелка, за которым последовало затихающее шлепанье ног Макарии. Я должна была радоваться ее отсутствию, но боль от отвратительной демонстрации Салема затмила все.

Физическая и эмоциональная агония выворачивала меня наизнанку. Его насилие было шокирующе жестоким, потеря контроля парализовывала. Затем его клыки прорвали кожу на моем горле и пронзили вену, лишив меня рассудка. То, что всего несколько мгновений назад казалось болью, теперь превратилось в томную расплавленную реку похоти. Он насиловал меня, но хуже всего было предательство моего собственного тела. Удовольствие скрутило мои внутренности, напрягая соски, увлажняя мою киску и захватывая мои чувства.

Корсет сдавливал мои ребра. Мои бедра неудержимо двигались, и мои внутренние мышцы сжались вокруг него, жадные и распутные. Он довел меня до оргазма, толкаясь внутрь с варварской собственнической силой. Он мог в любую секунду довести меня до предела, заставить судорожно сжимать его член, и я не смогла бы остановить его. Я была так близко, прямо на грани, и я, бл*дь, ненавидела его.

Салем убрал свои клыки с моей шеи и изменил угол своих толчков, безошибочно попав в то место, которое воспламеняло меня.

Я кончила, неохотно и яростно, рыдая от унижения в его ладонь.

— Моя, — его голос был дымом, тлеющим и смертоносным, затем стал громче, ревущим, когда он пролился внутрь меня. — Она моя.

В следующее мгновение меня уже несли по темному туннелю. Он вытащил меня из этой комнаты, и когда ощущение падения прекратилось, он стоял в королевских апартаментах, прижимая мое тело к своей груди.

Я толкнула его, дрожащая и опустошенная. Он усадил меня на край кровати, снял корсет и завернул в мягкое одеяло. Я покачнулась, затряслась, превратившись в месиво распухшей плоти и искалеченных эмоций. Мое сердце было разбито и раздавлено в кашу.