Рассвет

— Вы оба говорите об отце так, будто он был каким-то чудовищем. Как вы можете так о нем говорить? Ты, мама, особенно. Я не верю тому, что слышу.

— Я ни разу не сказала, что он чудовище. Он был моим мужем. Но то, во что он верил — оружие, кровь, ненависть, — действительно чудовищно. Ненавидеть человека только за то, что он не такой, как ты! А ведь у каждого из нас есть право жить на этой земле.

— Нет! Это все чепуха. Люди не равны, одни лучше, другие хуже.

— Мы ничему подобному не учили тебя в воскресной школе, Том, — вмешался Фостер. — Я читал кое-какие программные документы клана, написанные вроде бы с верой в Бога, но это ересь, вот что это такое на самом деле. Я поражен, что ты сам этого не видишь, — закончил он.

— Я не сказал, что верю в клан, — Том чувствовал себя обнаженным под взглядами двух пар глаз, смотревших на него одновременно с сожалением и осуждением. Он чувствовал себя мучеником, принимающим муку ради Бэда. «Мой отец», — подумал он и продолжал: — Но одни люди лучше других. От этого я не отступлюсь. А те, кто убил моего отца… — Его гнев перерос в ярость. — Я выясню, кто это сделал, и замучаю его до смерти.

— Я понимаю, Том. Да, я понимаю, — все так же спокойно сказал Фостер. — Но это ничего не решит, лишь внесет в твою жизнь новую боль.

У Лауры исказилось лицо. «Боль, — подумала она. — А Фостер ведь ничего не знает о той боли, что уже вошла в жизнь Тома».

Том встал.

— Извините меня, но я больше не могу разговаривать. Пойду наверх. Спокойной ночи, мама. Спокойной ночи, доктор Фостер.

Лаура и Фостер безнадежно посмотрели друг на друга. Больше говорить было не о чем, и Фостер ушел, а Лаура пошла запереть двери на ночь.

У кухонной двери она вдруг почувствовала желание побыть на открытом пространстве, вдохнуть свежего воздуха, и шагнула за порог. Если бы не свет, льющийся из кухни, она бы споткнулась о коробку, лежавшую на ступеньках. То, что осталось от Графа — тошнотворное месиво внутренностей и шерсти, было положено на аккуратно постеленный кусок цветастого кретона, отрезанный от какого-то старого чехла для мебели, хранившегося на чердаке. Наверняка это было делом добрых рук Бетти Ли, подготовившей Графа к похоронам утром. «Бедный Тимми, — подумала Лаура. — О, бедный Тимми».

А затем наступил ужасный момент. «Собака находилась рядом с Бэдом, — вспомнила Лаура, — когда это случилось. Значит Бэд был так же раздавлен, изувечен… Эта картина запечатлелась в мозгу Тома, он будет помнить ее до конца дней своих».

Она почувствовала позыв к рвоте и бросилась к кустам за гаражом, где ее вырвало. Потом она некоторое время стояла, дрожа, и смотрела на великолепие ночного неба, всегда так вдохновлявшее Тома. Но равнодушная, бескрайняя высь не давала ни ответов на вопросы, ни утешения ее душе, и она ушла в дом.

Ночь тянулась долго. В голове у Лауры блуждали беспорядочные мысли, которые перескакивали с одного на другое как глупый щенок, преследующий кого-то в траве. Впрочем, если присмотреться повнимательнее, то, возможно, в этом кажущемся беспорядочном преследовании обнаружится некий повторяющийся рисунок. Лаура раскинула руки. Простыня была гладкой и прохладной; раньше Бэд всегда согревал ее своим телом. Никогда больше не будет он спать в этой кровати. Странно было думать, что он лежал здесь прошлой ночью, не подозревая, что это его последняя ночь.

Бэд не обижал ее. Он не знал ее по-настоящему, но относился к ней хорошо. Она вспомнила, как он добивался ее, как сумел подладиться к ее дому и ее семье. Молодой человек, стремившийся всем угодить. И все это время он вел двойную жизнь, и его вторая жизнь была низкой, отвратительной, преступной. Наверное, ей было бы легче перенести его измену.

Прямая и неподвижная, сама похожая на труп, она лежала, уставясь в потолок. Если бы не было этой смерти — какое ужасное слово, — как бы все сложилось у них в дальнейшем? «Осталась бы я с ним?» — подумала Лаура. Если бы Бэд не погиб и она узнала бы о его членстве в ку-клукс-клане, смогла бы она жить под одной крышей с таким человеком? «Едва ли», — ответила сама себе Лаура. А если бы все шло так, как в последние недели, после того как они узнали о Томе и Питере — Питере Кроуфильде, копии Тимми, ее Питере, — что бы тогда она сделала?

Беспорядочные мысли рождали любопытные сравнения. Много лет назад у Лауры было платье — дорогое белое гипюровое платье, купленное «под давлением» тети Сесилии. По мере того как платье изнашивалось, Лаура снова и снова чинила его, сначала, связывая вылезшие нити, потом, зашивая небольшие прорехи. Она носила его очень долго, до тех пор, пока материю можно было подштопать. Но в конце концов платье порвалось так, что ни о какой починке и речи быть не могло и его пришлось выбросить. Возможно ее брак с Бэдом вот так же постепенно приходил в негодность, и даже не умри Бэд, он все равно развалился бы.

Но мальчики! Они так любили отца. Лаура прекрасно знала, что многие современные женщины не видят в детях препятствия к разводу. С другой стороны, есть много таких, кто сохраняет брак ради детей. Эти женщины вовсе не являются прирожденными мученицами, просто материнские чувства стоят у них на первом месте. К их числу принадлежала и Лаура Райс.

Но все это были бесплодные мысли. И все же, какими бы бесплодными они ни были, Лаура испытывала чувство вины, будто тот факт, что в ее мыслях присутствовал Ральф Маккензи, имел отношение к смерти Бэда. Дикая, конечно, идея. Смерть часто вызывает у тех, кто остался жить, самые абсурдные мысли, особенно в том случае, если они убиты горем гораздо в меньшей степени, чем это представляется окружающим. Лаура много раз читала об этом.

Бедный Бэд.

Заснула она, должно быть, незадолго до рассвета. Разбудили ее голоса со двора, и, выглянув в окно, она увидела, что солнце стоит уже высоко. Из окна спальни просматривался весь двор, вплоть до живой изгороди, отделявшей их участок от старого дома Элкотов. У изгороди под иудиным деревом мальчики хоронили Графа. Между ними стояла Бетти Ли. (Как теперь смотреть в лицо этой женщины, которая в течение стольких лет прислуживала Бэду?) Она либо осталась у них на ночь, либо вернулась рано утром. В руках у нее был маленький букетик цветов. Тимми говорил что-то, наверное, читал молитву. Потом Том забросал маленькую могилку землей, и Тимми положил на нее цветы.

— Господи, помоги им, — прошептала Лаура. Что ждет ее сыновей, каждый их которых обременен собственной единственной в своем роде ношей, которую невозможно ни с кем разделить?

Приняв душ, Лаура в нерешительности подошла к гардеробу. У нее не было ничего черного, кроме шелкового обеденного платья. Не считая нескольких белых вещей, все ее наряды были яркими. Придется ей надеть белые юбку и свитер.

Мальчики кончали завтракать, когда она спустилась вниз. Они были одеты в темно-синие брюки и белые накрахмаленные рубашки. Том пристально посмотрел на нее.