Рассвет

В субботу позвонила Робби.

— Чудо из чудес! — вскричал Том в трубку. — Как ты догадалась, что я целый день тебя вспоминаю? Клянусь, Робби, с той самой минуты, как я проснулся!

— Как я догадалась? Ты меня вспоминаешь сегодня, — а я — каждый день, целыми днями напролет! Я тоскую по тебе! Это — физическая боль. Я ее чувствую в сердце.

— А мне плохо.

— Но мне кажется, твой отец не хотел бы, чтобы ты печалился, а хотел бы, чтобы ты вернулся к жизни.

— Ты права. — Он подумал, как было бы хорошо лежать в ее объятиях и рассказать ей обо всем.

Голос Робби весело зазвенел:

— А угадай, где я? Я кончила на день раньше и уже вернулась. И у меня теперь отдельная комната. Такая роскошь! Когда ты ко мне приедешь? Сегодня? Завтра?

Он посмотрел на календарь, черт — завтра воскресенье.

— Робби, я очень хочу тебя видеть, но в ближайшие два дня не смогу. Моя мать…

— Да, да, конечно. Твоя бедная мама… Да, золотко, я здесь. Когда сможешь приехать, позвони.

Они поболтали. С каждой минутой в душе Тома нарастал гнев. Вместо того, чтобы провести день с Робби, он должен принимать этих втируш, назойливых, нахальных, совершенно ему не нужных… Повесив трубку, он в ярости заколотил кулаком по подушке.

В доме было тихо. Одеваясь к ленчу, Лаура старалась не смотреть в сторону стенного шкафа, где висела одежда Бэда. Надо будет кому-нибудь отдать его костюмы.

Бэд Райс, «человек, ничего общего не имеющий с политикой». И понемногу все эти годы втягивал он в сферу своих интересов Тома. Лепил из него свое подобие! Это происходило незаметно, как неслышно грызут термиты, пока все не рухнет.

Душа Лауры была полна горечи. Но в то же время ей было мучительно сознание того, что стройный, крепкий человек, так элегантно носивший свои костюмы, лежит под землей.

К девяти часам Лаура закончила все дела на кухне и накрыла на стол. Когда она вышла в сад нарезать цветов, ее обдало жаром, солнце светило безжалостно. К полудню обещали сто градусов [1] .

Тимми вышел в сад и предложил помочь ей. Такой славный мальчик, миротворец, всегда старался сгладить острые углы между нею и Томом…

1

По Фаренгейту (Примеч. перев.)

— Нет, — сказала она ласково, — иди в комнату, в саду слишком жарко. Ты недавно кашлял, вспотеешь — и заболеешь снова. Выпей на кухне соку. Том уже внизу?

— Не знаю. Дверь у него закрыта.

Когда в десять тридцать Том еще не спустился вниз, Лаура забеспокоилась. Не надо было их приглашать. Бэд был прав — открой им щелку, они дверь настежь распахнут. А если еще Том снова устроит какую-нибудь каверзу… Лауре хотелось провалиться сквозь пол.

— Том! — Она постучала в дверь его комнаты. Ответа не было. Она вошла, и еще не прочитав лежащую на виду записку на большом белом листе бумаги, догадалась, что Том уехал.

«Мам, я удираю, — прочла она. — Так лучше для нас обоих. Вернусь через пару дней. Не волнуйся. Не могу я видеть этих людей. Ты ведь понимаешь, что я чувствую, а может быть, не понимаешь. Все равно я тебя люблю».

— Да, я понимаю, что ты чувствуешь, — сказала она. — Но ты-то не хочешь понять, что чувствую я. И что я скажу этим людям? Как объясню? Ты некрасиво поступил, Том, — упрекнула она отсутствующего сына.

Лаура подошла к кровати. На тумбочке стояла фотография, которую раньше она видела на письменном столе. Он переставил ее, чтобы видеть ее каждый вечер, засыпая, и утром, просыпаясь. Так вот куда он поехал — к девушке!

— Ну, и что ты такое? — спросила она изображение. — Хорошенькая, свеженькая, ничего больше. Для него — единственная на свете. Ты помнишь, Лаура, как влюбляются в девятнадцать лет? — Скорей, скорей, ведь можно позвонить и отменить визит… придумать какое-нибудь извинение… — Она поспешно набрала номер — гудки. — Уже уехали. Господи Боже мой, что им сказать? — Скажу правду! — воскликнула она, удивляясь собственным сомнениям. — Скажу правду, и они поймут, что у них ничего не выйдет.

Тимми на кухне запивал водой свое лекарство. Она спросила его, не знает ли он, куда уехал Том.

— Нет, мам, не знаю, — ответил он и посмотрел на нее серьезными детскими глазами. — Я все думаю о Томе. Я огорчен за него и рад, что я не такой, как он, а настоящий сын.

Лаура не поправила его, сказав, что Том — тоже настоящий сын. Она сказала, нахмурившись:

— Он очень подвел меня! Ты мне поможешь? Веди себя, как гостеприимный хозяин.

— Нет проблем, мам. Эти люди не имеют ко мне отношения. Мне до них дела нет. Но я буду самым вежливым мальчиком на свете и, может быть, даже ухитрюсь им понравиться.

— Вот они! — закричал Тимми, высматривавший гостей в окно.

Лаура увидела, как гости выходят из машины и неторопливо идут по дорожке к дому. Она направилась к двери, мучительно раздумывая, сказать ли об отсутствии Тома сразу или позже.

Гости, помаргивая от ослепившего их в саду солнца, вошли в холл и обменялись рукопожатиями с Лаурой.

— Вот Тимми! — сказала она.

Они пожали руку и Тимми, но Лаура видела, что они всматриваются в глубину комнаты.

— Мы были огорчены, узнав о вашей потере, — сказала Маргарет.

— Спасибо за сочувствие, — поблагодарила Лаура. Механический обмен вежливыми фразами…

— Надеюсь, вы без труда нашли дом? — заметила Лаура.

— Да, вы очень хорошо объяснили дорогу…

— Я хотела накрыть стол на веранде, там чудесный вид на наш сад. Но слишком жарко…

— Да, жара ужасная…

Часы в гостиной пробили час.

— Как вы точны! — удивилась Лаура.

— Это благодаря Артуру, — засмеялась Маргарет. — Я всегда опаздываю.

Две группы сидели по обеим сторонам камина: трое гостей и Лаура с Тимми; между ними на каминной доске стояла ваза с розами миссис Иджвуд, изливающими нежный аромат. «Как на каком-то групповом портрете ранней американской живописи, — подумала Лаура, — чинно застывшие человеческие фигуры…»

— Я люблю розы старых сортов, — сказала Маргарет. — Новые гибридные чайные розы ярче и пышнее, но почти не пахнут.