Рассвет

— Несчастные люди. Передайте им, что я в любой момент буду рада видеть их у себя. Теперь ничто не мешает им прийти в наш дом.

— Может, вам следует спросить сначала Тома?

— Не знаю. Я не знаю, что с ним делать. Что с ним станет! Он почти не разговаривает со мной. За столом мы сидим в молчании. Я знаю, что у него есть, была девушка, но он и с ней не встречается. Он ни с кем не встречается. Конечно, я понимаю, что прошло еще слишком мало времени после этой трагедии, мы все еще в шоке, а Тому она перевернула всю жизнь, но все же у меня тревожно на душе. Вы бы послушали, как он разговаривал с нашим священником в ту ночь, когда погиб Бэд! Тогда вам стало бы ясно, что я имею в виду. Это было ужасно.

— Я Тома слышал предостаточно, — ответил Ральф.

— Вот почта.

Том вошел так неожиданно, что наверняка слышал последние слова. Он кивнул Ральфу и сразу набросился на Лауру.

— Ты не в черном.

— Слишком жарко, Том.

— Мне, например, не жарко.

Как и в предыдущие дни, на Томе был темный костюм и черный галстук. Он бросил на Маккензи и мать недобрый взгляд. Лауру охватила тревога, смешанная с негодованием.

— Куда ты идешь? — спросила она, когда Том направился к передней двери.

— На улицу.

— Ты только что вернулся с улицы.

— Я собираюсь пройтись. Мне тяжело находиться в доме и видеть вещи отца. Может, схожу на кладбище, не знаю.

— Мне кажется, тебе не стоит этого делать, — негодование уступило место жалости. — Не истязай себя. Отец этого не одобрил бы.

— Думаю, одобрил бы, особенно если учесть, что я, судя по всему, единственный, кто переживает его смерть, не считая может быть Тимми, но Тимми еще ребенок, так что это совсем не то.

— Это несправедливо, Том. Напрасно ты говоришь со мной так.

— Я всего лишь говорю правду. Даже Джим Джонсон проявил больше сочувствия.

— Да, к клану, — перебил Тома Ральф.

— Вовсе нет, — негодующе возразил Том. — Я имею в виду письмо с выражением соболезнования, которое он мне прислал. Да и в любом случае, он не связан с кланом, как вам известно.

— Нет, мне это не известно. Требования, которые он выдвигает, — это по сути дела замаскированные требования клана.

— Это вы так считаете, мистер Маккензи, — огрызнулся Том.

Его голос и его поза — подбородок вздернут вверх, руки в карманах — были способны вывести из себя любого взрослого. Лауре как матери стало стыдно, потому что своим поведением Том бросал тень и на нее.

Ральф вспыхнул. Чувствовалось, что в нем закипает гнев, но ответил он спокойно:

— Я бы хотел поговорить с тобой о Джонсоне. Ты когда-нибудь спрашивал себя, откуда он берет деньги, чтобы вести такой роскошный образ жизни?

— Нет. Но вы сам ездите на дорогой машине и живете, думаю, неплохо. Кто-нибудь вас спрашивал, откуда вы берете деньги?

— Том! — вскричала Лаура, возмущенная подобной наглостью.

Ральф поднял руку.

— Не надо, пожалуйста. Он задал хороший вопрос. Том, я легко и охотно могу отчитаться за каждый доллар. Я адвокат, и налоговое управление знает, где искать сведения о моих доходах, если ему это понадобится. Сомневаюсь, что Джонсон может сказать о себе то же самое. Я знаю, что он не отказывается от арабских денег. Им по вкусу его антисемитизм.

— Я сейчас не веду предвыборную агитацию в пользу Джонсона, хотя вскоре и собираюсь этим заняться. Но сегодня не тот день и я не хочу говорить о Джиме Джонсоне.

— Хорошо, Том. Почему бы тебе не присесть, и мы поговорили бы о чем-нибудь еще.

— Честно говоря, мистер Маккензи, мне ни о чем не хочется с вами разговаривать, — ответил Том и остался стоять.

— Возможно, тебе будет интересно узнать вот что. Час назад был найден водитель той машины, что врезалась тогда в людей, присутствовавших на собрании клана.

Лаура вздрогнула, Том подался вперед.

— Кто? Кто он? — воскликнул он.

— Какой-то фанатик, такой же одержимый, как и члены клана, только находящийся на другом конце политического спектра. В остальном разницы почти никакой.

Том пропустил это замечание мимо ушей.

— Как его зовут?

— Это ты узнаешь из газет, — уклонился от ответа Маккензи. — Я просто подумал, ты вздохнешь с облегчением, узнав, что он предстанет перед судом.

— Я бы вздохнул с облегчением, узнав, что его повесили.

— В Америке так не делается. Состоится суд, и если его признают виновным, он понесет заслуженное наказание.

— Чушь! Хотел бы я добраться до него. Я бы ему показал. Хотите знать, что бы я с ним сделал?

— Не слишком.

Когда же это кончится? Лаура переводила умоляющий взгляд с одного на другого.

— Мне бы хотелось поговорить с тобой, — сказал Ральф. — Думаю, я смог бы помочь тебе, если бы ты мне позволил.

— Не нуждаюсь я ни в вашей помощи, ни в ваших разговорах, особенно тех, которые вы ведете со мной. Все, чего вы добиваетесь, — это чтобы я сблизился с теми… теми людьми. Меня удивляет, с чего это вы такой большой друг евреев. У вас, наверное, есть и друзья негры?

— Ты прав, есть.

Последовало молчание. Лаура видела, что оба хотели бы положить конец разговору, который зашел в тупик. Том первым нарушил молчание.

— Полагаю, на сегодня достаточно. Я ухожу.

— Мне искренне жаль, что ты потерял отца, Том, правда, — предпринял еще одну попытку Маккензи. — Мой умер, хотя и не такой страшной смертью, когда я был немногим старше тебя. Может, когда-нибудь, когда ты будешь в другом настроении, мы сможем поговорить об этом.

— Нет, давайте не будем обманывать самих себя. Можете считать меня невежливым, мистер Маккензи, но лицемерить я не буду. Я никогда и ни о чем не захочу разговаривать с вами и с Кроуфильдами тоже. Можете передать им это.