Равновесие Парето

Я провожал его со смешанным чувством жалости и страха. Сошел ли он с ума? И если спятил, то что мне делать?

Илья вернулся через несколько минут. Он где-то раздобыл синюю фуфайку, которую накинул прямо на голое тело, в руке тащил графин и граненый стакан.

После этого мы еще некоторое время сидели молча у костра. Я исподлобья смотрел на Илью, Илья пил воду и смотрел на огонь. Уж не знаю, какие мысли блуждали у него в голове, но для себя я сделал вывод, что он все-таки не сошел с ума. По крайней мере, не стал буйным. Что внушало надежду.

А потом Илья каким-то чутьем нашел в загашнике диспетчерской начатую бутылку водки. Повеселел, подмигнул мне. Я к тому времени уже попивал горький чай без сахара, обхватив чашку двумя руками — наступало утро и становилось прохладно.

Карчевский спал, его будить не стали. Навалившаяся было на меня дрема пропала, я даже начал ощущать себя отдохнувшим. Даже согласился выпить пару стопок с Ильей, который в фуфайке теперь очень походил на беглого каторжника.

А потом во входную дверь настойчиво постучали.

Я вздрогнул и пролил на колени остывший чай. Замер Илья. Не донеся стопку до рта. Мы застыли, со страхом уставившись друг на друга. Показалось?

Стук повторился, теперь к нему добавился какой-то шум за дверью. Будто приглушенные голоса.

— Дверь заперта? — шепотом осведомился шофер.

Я лишь развел руками. Если кто и запирал двери, то только Карчевский.

— Пойду, послушаю, — решил наконец шофер. Он тихо поднялся, перехватил поудобнее за горлышко пустой графин и согнувшись покрался к тамбуру.

Я так и остался сидеть на стуле, скованный страхом. Что делать? Бежать? Будить Карчевского?

Черт! Огонь нужен!

Я подскочил, скрипнув стулом, выхватил из мангала головешку и поспешил за шофером. Сердце бешено колотилось в груди, рот вмиг пересох.

Мы остановились у двери тамбура, вслушиваясь. Илья с перекошенным от напряжения лицом и я, с потрескивающей головней.

Снова стук! Словно чем-то деревянным долбят в дверь!

— Эй, это я, Степанов! Откройте! — смог разобрать я голоса. И улыбаясь недоумевающему Илье прокомментировать:

— Открываем. Свои.

По залу растекался дурманящий запах куриного бульона. От этого аромата у меня урчало в желудке, и рот наполнялся слюной. Я заворожено смотрел, как в кипящей воде кружатся ломтики белого мяса, мелкие кубики моркови и лука, дольки картофеля, всплывая и вновь уходя на дно кастрюли под золотистым слоем прозрачного жира.

Я сглотнул.

У плиты хозяйничал Степанов. Старик привлек меня в качестве добровольного помощника к чистке овощей для супа, теперь же мягко усадил на стул и велел не лезть руками в кипяток. Я обещал потерпеть до готовности. Потому лишь наблюдал, как старый диспетчер, одетый в свою извечную безрукавку, что-то режет, открывает, пробует.

Сквозь открытые двери тамбура и маленькие окошки под потолком в зал падал свет. На крыльце курили Илья и Олег.

Я перевел взгляд на матрас возле потушенного мангала. Там, укутавшись в свои одежды, спал Юдин.

Степанов и Юдин пришли вместе. Мы с шофером впустили их внутрь, до конца не уверенные кто же переступит порог. Но вошли лишь два старика, никаких теней, никаких худых загадочных мужиков.

Краткое рукопожатие. Илья быстро потерял интерес к моим знакомым, ушел к костру. Степанов лишь тихонько поинтересовался у меня, зачем мы развели огонь в центре зала и что с Олегом. В двух словах рассказать я не сумел, поэтому разговор отложили на потом.

Спустя полчаса проснулся Карчевский. В своей медвежьей манере заворочался, заворчал, сгорбившись, сел, окинув нас тяжелым взглядом из-под насупленных бровей. Кивком поприветствовал Юдина и диспетчера, нашел глазами сначала меня, потом Илью. Если он и был удивлен появлению седобородого Яна с посохом и своего товарища Степанова, то не показал это. Лишь удовлетворенно вздохнул, поднялся на ноги и пошел в туалет.

Время как то само собой заполнилось мелкими делами. Илья сходил, проверил, что на улице действительно нет преследующих нас ночью теней. Я затушил огонь в мангале, оставив на всякий случай несколько тлеющих углей. Карчевский со Степановым о чем-то говорили в сторонке. Юдин сразу лег спать, ему не мешали. Потом мы с Карчевским принесли из дальней комнаты, еще один стол и десятилитровую флягу с питьевой водой. Степанов ушли с шофером к шкафу и потом Илья появился в довольно старомодной, но неплохо сохранившейся фланелевой рубашке в черно-красную клетку.

К моему удивлению, разговоров и рассказов о прошедшей ночи почти не было. Лишь Карчевский спросил у Николая Семеновича: «Переночевали нормально?», на что диспетчер ответил: «Не так, как хотелось бы, но нормально». И все. Словно все хотели оставить разбор полетов на потом. Или совсем не поднимать сложную тему — что же происходит на самом деле в городе?

А вот мне было интересно, как и где пересидели ночь эти два старика. Уж больно не было похоже, чтобы они, как и мы, день и ночь плутали по городу, а напоследок еще и играли в догонялки с непонятными тварями.

Разговор зашел как-то сам собой. Пока чистили картошку, диспетчер спросил, почему Олег такой снулый. Я вкратце рассказал нашу историю с момента выхода из моей квартиры, заодно пояснил про мангал в зале. Спросил куда ходили они с Юдиным.

Из рассказа старика я понял, что прошлым вечером к нему в диспетчерскую пришел Ян. Степанов как раз начал беспокоиться о пропаже Карчевского, который уже несколько дней не появлялся. К тому же он видел с порога диспетчерской, что творится на улице, не рискнул выходить один.

Юдина Степанов знал в лицо, но лично они знакомы не были. Так, доходили какие-то истории и факты с именами, но лично представлены друг другу никогда не были.

Ян пробыл в диспетчерской несколько часов, не отказался от чашки чая. Сказал, что в городе все плохо, надо искать оставшихся в живых людей. Утром ушел. Нервничающий Степанов провел весь день как на иголках. На улице бесновалось пространство, все знакомые и друзья пропали неизвестно где. Чтобы отвлечь себя от тяжелых мыслей, полез наводить порядок в каморку с аппаратурой, начал убираться там, где никогда не убирался — за большой металлической панелью-щитом, которая закрывала основные узлы и заднюю стенку радиомаяка. С изумлением увидел, что старые алюминиевые провода в нескольких местах сломались, а большая часть ламп, которые он менял, коротят из-за плохих контактов, поэтому перегреваются и выходят из строя. Так он узнал еще и о том, что маяк, которому он уделял столько времени, не работает.

С тяжелым сердцем спустился он с вышки, долгое время сидел опустошенный. Потом, ближе к вечеру, вернулся Юдин, усталый, но решительный. Спросил, нет ли поблизости людей, которые точно не улетели на Большак. Прикинув расстояние, Степанову вспомнился нотариус, к которому он меня водил. Ян настоял, чтобы они пошли вместе, сказал, что ему страшно. Душевное состояние у диспетчера было то еще, поэтому он не нашел в себе причин отказаться.

К нотариусу попали быстро, но уже затемно. Дверь оказалась открытой. Бедный Савохин А.Ю. болтался в петле прямо над рабочим местом. На столе лежала напечатанная на машинке записка, из которой следовало, что решение принято давно, что он не может больше так жить и что некие обстоятельства оказались выше него. В большой пепельнице находились порванные и сожженные фотографии из семейного альбома, какие-то закладные и кредитные расписки.