Равновесие Парето

— А мне вот интересно, почему тени сюда не полезли, — задал я давно сверлящий меня вопрос. — И вы, Николай Семенович, переночевали спокойно, хотя костры не разводили.

Над столом повисла пауза, потом Степанов растерянно пожал плечами.

— Я не знаю, Игорек.

Мы повернулись к Юдину. Старик прислонил свой резной посох к плечу, медленно перебирал пальцами вырезанные символы. Он словно и не слушал нас, был далеко в своем мире. Но вдруг заговорил:

— В городе есть места памяти, которые рухнут в последнюю очередь, — голос Яна был ровным и спокойным. — Город умирает, и эти островки истории пока поддерживают его разум на плаву. Как память о своей жизни не дает безумцу полностью оторваться от реальности.

— Чего? — скорчил гримасу шофер.

— Конкретнее, милейший, — сказал Олег Яну. — Что за места истории?

— Городу плохо…

— Это мы поняли, видим.

— Олег, дай человеку сказать, — шикнул на геолога Степанов.

Карчевский покачал головой, но замолк.

— Из города уходит душа, почти ушла, — продолжил все тем же ровным тоном седобородый старик. — Он практически сошел с ума от внутренней пустоты и обреченности. Люди унесли с собой его память, когда покинули пределы Славинска, его идеи и помыслы. Но остались еще последние крупицы былого, моменты жизни, с которых все начиналось, которые показывают, каким он был когда-то.

Юдин наконец поднял глаза, полные неподдельной печали, обвел нас взглядом:

— Управа, в которой я жил до последнего времени, была построена сразу же после начала разработки шахты. Она, как и шахта, символ города, его сердечный клапан. Она — место памяти. Это здание аэропорта, — Ян обвел рукой зал. — Первое здание, которое видят прибывающие, и последнее, что видят убывающие. Это ворота города, место сосредоточение эмоций и надежд. Это тоже место памяти. А еще есть Колодцы. Крематорий. Старая больница.

— Ага, кажется, я понял, — кивнул Олег, вновь закурил. Я поморщился — в зале уже и так можно было топор в воздухе вешать. — Местные достопримечательности — это и есть места истории?

— Да, — кивнул Ян.

— Да тут про каждое место можно историй рассказать, — скептически скривился Илья.

— Но не каждое дорого городу, — парировал Юдин, нахмурившись.

— А что такого в доме, где у Савохина контора была? — спросил я.

— Первый жилой дом, — ответил Степанов.

— Слушай, всезнающий наш товарищ, — вновь привлек внимание Юдина геолог. — Может ты еще и про теней скажешь, которые за нами гонялись? А то у меня фантазия иссякла еще позавчера.

— Они разные. Они — обрывки воспоминаний, призраки прошлого, тени былого, поднятые с самого дна, — произнес Ян и улыбнулся странной, снисходительной улыбкой.

Шофер опять фыркнул, Карчевский удивленно поднял брови:

— Допустим. А упуская метафизику и аллегорию?

— У города не осталось мыслей, они все покинули его. У города не осталось памяти, ее забрали с собой. Город сходит с ума, умирает и к нему пришли Белый и Черный, судьи и палачи. До нас им дела нет, но они ворошат всю жизнь города, оценивают, взвешивают. И рано или поздно сделают свой вывод. Они выпустили на свободу все моменты жизни Славинска, все когда-либо случавшиеся здесь события, образы всех когда-либо живущих тут людей. И теперь все это витает в пространстве, наслаивается, сменяя друг друга.

— Эдакий концептуальный способ познания истории — раскидай все вокруг себя и наблюдай, — хмыкнул Олег. — Поправь, если я ошибусь. По твоей теории, тени — это образы нас же самих и других жителей города? Как бы наши проекции во времени? Тогда почему нападают?

— А как, по-твоему, чувствует себя история, которая уже случилась? — подался вперед Ян, вперив взгляд в геолога. — Эти образы, они уже мертвы. По своему, они лишь ненужные тени событий, произошедших когда-то. Они исчерпали себя, свое время и место. И вместе с тем превратились в голодных тварей, которые пытаются высосать твое время и твое место, чтобы повториться. Чтобы ожить. Но они как черные дыры, способны лишь поглощать.

— Это что же, — серьезным тоном спросил геолог. — В каждый миг моей жизни, который уже прошел, остается некий мой теневой двойник, навсегда обреченный вновь и вновь переживать уже случившееся?

Юдин сделал жест рукой, который я расценил как: «Примерно так».

— Прямо «День сурка», — хмыкнул Олег. — Это за мной, значит, прошлое гоняется, чтобы утащить к себе и тоже сделать прошлым? Жестко завернуто.

— Мне поведали это, теперь я говорю вам, — развел руками Юдин. — Но есть и более важные вопросы, которые следовало бы задать.

— Почему это все происходит именно здесь? — попробовал догадаться я.

— Почему здесь и сейчас собрались именно мы, — Ян поднял на меня свои глазища, которые, казалось, видели меня насквозь.

— Вертолет! — подскочил Илья, — Слышите?

Все замерли, прислушиваясь. Лишь Юдин опустил голову и опять начал перебирать и оглаживать символы на посохе.

Я ничего не слышал. Недоуменно посмотрел на остальных.

— Может, послышалось? — неуверенно произнес Степанов. Нет, я не один такой.

— Да нет же! — отмахнулся шофер. — Точно летит.

Он с грохотом отодвинул стул, пролез между Юдиным и стойкой, прошмыгнул в дверцу и почти бегом выскочил из зала. Мелькнул прямоугольник дневного света, когда открылись одновременно две двери тамбура. Шофер выскочил на улицу.

Мы с Карчевским переглянулись. Он тоже поднялся из-за стола и направился к выходу. За ним потянулись я и Степанов. Ян остался сидеть за столом.

На улице шел редкий дождь. Небо, горы и бетонка окрасились в разные оттенки серого, выглядели уныло и безжизненно.

Я на всякий случай бросил взгляд по сторонам, стараясь заметить спрятавшихся по темным углам тварей. Никого.

Илья стоял в нескольких шагах от нас, на взлетной площадке. Он задрал лицо к небу, водил глазами из стороны в сторону, вслушиваясь.

Теперь, стоя на улице, я действительно услышал далекий стук вертолетных лопастей. Приходилось напрягать слух, чтобы различить его в шуме дождя.

— Ты слышишь, Игорь? — обратился ко мне Степанов. Лицо его было озабоченное и взволнованное.

— Да, — я кивнул. — Слышу.

— По звуку будто бы шишовские авиалинии, — подтвердил Олег, разглядывая небо. — Только вот не видно его.

Высокие пики гор тонули в низких тучах, затянувших все небо. Серость небес плавно переходила в серость камня.

Внезапно я упустил звук, он пропал. Я попытался уловить его вновь в шелесте капель, но заметил, что и Илья потерянно закрутил головой.

Не успел я ничего сказать, как звук вновь возобновился, но уже ближе. Существенно ближе.