Рай тебя не спасёт
Шрифт:
Снова и снова Ева поднимала голову, чтобы посмотреть, как сдвинулось солнце. Руки отваливались, глаза жгло от пота, стекавшего по лицу. Раны под слоем грязи кровоточили. Из-под манжет сорочки выглядывали кандалы обгоревшей кожи. Силы были на исходе, а этот долгий день не желал заканчиваться: проклятый слепящий диск, казалось, не приблизился к горизонту ни на дюйм.
Первые месяцы в Ордене Ева не думала ни о чём — выживала, но теперь, когда она стала выносливее, воспоминания не давали покоя. Предательская память вела себя избирательно, подсовывая идеализированную версию прошлого. Перед глазами всплывали светлые моменты, а сцены насилия уходили в тень, нечёткие, словно размытый задний план на фотографии. Ева ловила себя на том, что скучает по демону. По уютным вечерам у камина и шахматным партиям, по разговорам под
Иногда Ева видит сны, а в них — прошлое. То, до Пустоши. Мир в нём прост, прикосновения не рождают панику. Там, в этом прошлом, Кира обнимает её за шею, а родители ссорятся над разбитым зеркалом. Лаковый начёс Марты блестит. Экран отцовского смартфона скалится трещинами. Просыпаясь, Ева плачет. Плачет и не может остановиться.
Кажущийся бесконечным день уступил место сумеркам. Над горизонтом протянулась багровая полоса заката. Одна за другой тёмные фигуры отделялись от толпы и брели в сторону бараков. Ева опустила голову, пошатнувшись от усталости.
«И так будет вечно», — подумала она.
Глава 21
Никто не знал, по каким критериям Смерть выбирает себе слуг. Раз в столетие или реже жнецы замечали новичка, растерянно блуждающего по коридорам Крепости. Он возникал словно из неоткуда, а вместе с ним в оружейной появлялась очередная коса, а на этаже — свободная комната. В Крепости становилось на одного обитателя больше.
Когда-то Молох так же беспомощно шатался вдоль стен, не понимая, что происходит. Однажды утром он открыл глаза и обнаружил себя в незнакомой спальне с круглым окном, за которым шёл дождь. На стеллажах стояли странные папки, к обоям крепились разноцветные стикеры с заметками, что ни о чём ему не сказали. На тумбочке рядом с кроватью лежали наручные часы, которые он видел впервые в жизни. В шкафу висела одежда: шесть пар чёрных брюк со стрелками, шесть идентичных пиджаков со шлицами, шесть белоснежных рубашек и один чёрный галстук. Внизу, на полке, сверкали начищенные туфли — чёрные оксфорды без боковых швов. Дальняя дверь вела в коридор, полный суетящихся мужчин в деловых костюмах, та, что рядом с окном, — в уборную. Из зеркала в ванной на него смотрел незнакомец.
Росс появился в Крепости спустя несколько дней после Молоха. Беспрецедентный случай. Замок гудел потревоженным ульем — второй новичок за неделю! Молох не знал своего настоящего имени. В памяти зияла дыра. Всё, связанное с прошлым, словно исчезло за горизонтом событий. Казалось, он родился в то самое утро, когда обнаружил себя в маленькой комнатке с круглым окном. В голове было пусто, как у младенца, но брата Молох узнал. Не лицо и не голос — всё это, недосягаемое, осталось там, в чёрной бездне. Слепая убеждённость Молоха ни на чём не основывалась. Он просто чувствовал, просто знал: этот худощавый брюнет — его брат. Понял это, едва увидев Росса, испуганно замершего в дверном проёме.
Вернувшись с дежурства, Молох сдал косу на хранение и отправился в душ, после — к себе в кабинет. Случалось, они работали по восемнадцать часов без перерыва на сон и отдых: смертные обожали убивать друг друга. Завтра была не его смена — самое время разобраться с незаконченными делами.
Молох закрыл дверь и трижды повернул в замке ключ, опустился в кресло и включил стоящую на столе лампу. Теперь он сидел в круге света, словно в луче прожектора, а тени прижались к стенам — скрыли стеллажи с папками, шкаф, зеркало. Молох наклонился и выдвинул нижний ящик стола. На дне, под ворохом бумаг, лежали дневники. Ровно двадцать штук. Эти документы давно следовало разобрать. Молох знал, почему тянул до последнего, почему так долго отказывался прикасаться к защищённым магией материалам под красным штампом “секретно”. Он не мог. Не мог заставить себя взять в руки доказательства безумия своего брата, продираться сквозь неразборчивый почерк пифий,
смотреть на фотографии убитых и думать о том, что это его, только его, Молоха, грандиозный провал. Ошибка, стоившая Росу свободы.Смерть Великая, он должен был это предвидеть! Неужели Крепость и правда свела Росса с ума?
С тех пор как он запер брата в горах вымершей планеты, прошёл почти год, и за это время Молох ни разу не навестил пленника. На самом деле жнецам не требовалась еда — привычка из забытого прошлого — так что он просто бросил Росса, прикованного цепями к скале. Он знал: нельзя оставлять такого опасного преступника без присмотра. Собирался к нему каждый месяц и каждый месяц находил повод, чтобы отложить визит. Можно было сколько угодно врать самому себе, но единственная причина этих отсрочек — страх. Молох боялся. Злых насмешек. Безумия в глазах, смотрящих на него со дна тёмной ямы. Боялся, что найдет Росса, окончательно потерявшего рассудок, орущего без перерыва, или, наоборот, тихого, сломленного. Боялся боли и чувства вины, которые испытает при виде брата, связанного, как бешеное животное.
Жнец крепко зажмурился и несколько секунд сидел неподвижно. Открыл глаза, взял верхний дневник из стопки и положил перед собой на стол. С фотографии на первой странице на него смотрела миловидная шатенка с короткой стрижкой и ямочками на щеках. На следующей фотографии у неё были огненно-красные волосы ниже плеч. Молох листал папку в поисках официальной даты смерти, как вдруг его словно шарахнуло молнией: он вспомнил девушку в бурнусе, которую увидел в пустыне рядом с мастаба перед тем, как Росс ударил его чем-то по голове. Молох узнал бы её раньше, если бы не капюшон, спрятавший красные волосы, такие же как у жертвы на фотографии.
— Алая, — вспомнил жнец имя. И на него обрушилась ужасающая догадка. Он вскочил из-за стола, в панике открывая портал.
Глава 22
— Выглядишь не лучшим образом, но так, как заслуживаешь.
Ева вздрогнула: за спиной раздался знакомый голос. Голос, который она меньше всего ожидала услышать здесь, в Светлой империи. Ева обернулась и не поверила глазам: в метре от неё стояла главная демоница и разглядывала порванную рубаху пленницы со злорадной усмешкой. Ева мучительно покраснела от стыда за свой внешний вид.
— Уничтожить годовую дань… — Махаллат покачала головой, словно не в силах поверить в её предательство. — Моему несчастному брату «повезло» с супругой.
«А мне не, повезло?’’ Он меня насиловал!» — хотелось закричать Еве.
— Зачем ты здесь? Я думала… демоны не могут проникнуть под купол?
Махаллат рассмеялась.
— Я здесь с дипломатической миссией, — ответила она.
— А… Вел? — Ева не заметила, как задержала дыхание.
— А Велар, — процедила верховная жрица Тьмы, — всё это время вымаливал у ведьм полугодовую отсрочку от дани. Только этим и жил. И совершил невозможное — замял конфликт, который мог закончиться для Пустоши катастрофой. Из кожи вон вылез ради призрачной надежды вернуть одну неблагодарную идиотку.
Ева задыхалась. Слова Махаллат, сказанные раздражённым тоном, всколыхнули в душе бурю чувств, жгучий коктейль не поддающихся контролю эмоций: радость, шок, обиду и в то же время унизительное, невыносимое осознание собственной вины. Она уничтожила годовую дань. Не думала ни о ком, кроме себя. Поступила легкомысленно и эгоистично. Из-за неё кто-то мог погибнуть! Не кто-то — многие! А Велар… оказался лучше, чем она считала. Простил предательство, защитил, пытался спасти из Ордена — любил, несмотря на то что Ева подвергла опасности целую расу, а его репутацию, скорее всего, разрушила.
От стыда и угрызений совести захотелось ударить себя по лицу.
Месяцы непрерывного физического труда — труда на грани человеческих сил — отчаяния и безысходности что-то сделали с её психикой. Тело казалось полым. Внутри что-то с хрустом ломалось, переворачивалось, кололось острыми углами. Мысли путались. Реальность искажалась. Ева начинала сомневаться в собственных воспоминаниях. Что если Велар прав, а она действительно, как Махаллат и сказала, неблагодарная идиотка? Что если она сама провоцировала демона на жестокость своим поведением? Что если это она — плохая, глупая, а он просто не мог совладать со своей природой? От всех этих «если» голова пухла, раскалывалась. Чужие обвинения упали на благодатную почву. Слабая, обессиленная, едва стоящая на ногах, Ева не могла сопротивляться манипуляциям. Глупая? Неблагодарная? Эгоистка? Наверное. Наверное, она сама во всём виновата.