Райские птицы из прошлого века
Шрифт:
На чердаке туман из пыли, серо-золотой, разукрашенный солнцем. И Кирочка чихает, никак в силах остановиться, потому как на пыль у нее аллергия. Сердце пускается в пляс, а пальцы знакомо холодеют.
Не сейчас!
Нельзя!
И сердце соглашается. А пыль вьется шелковыми шарфами, вуалями, что лишь дразнят силуэтами вещей, но не показывают сами вещи. И Кирочке приходится идти на ощупь.
– Олег!
Он же здесь. Он бежал впереди, и Кирочка точно это помнит. Куда он делся?
– Олег, ты здесь?
Тишина. Следы солнца на полу. Доски теплые, тепло проникает сквозь подошвы
– Алешенька!
Тихо.
Голуби курлычут. Близко-близко. За спиной.
Кирочка поворачивает. За спиной никого, лишь пылинки пляшут в столпе света.
– Олег… ты тут?
На чердаке пусто.
– Эй, кто-нибудь…
Никого. Голуби, и те замолчали, позволяя Кирочке осмотреться. Но стоило ей шагнуть к выходу, как крышка, такая надежная крышка, сделанная из толстых дубовых досок, взяла и захлопнулась.
– Глупая шутка, – сказала Кирочка, чувствуя, как снова леденеют руки.
Не шутка. Тот, кого она видела… не видела, но заметила. И только руку! Всего-навсего руку в белой перчатке! Он или она – Кирочка даже этого не скажет – решил ее убить.
– Пожалуйста… я ничего не знаю! Я ничего… ничего не видела! Честно!
Голос ее порождал слабенькое эхо, которое тут же умирало, как вот-вот умрет и сама Кирочка. Бежать? Куда?
К окну. На чердаке имеются окна, узкие, в плотных сетках рам. И Кирочка, если постарается, откроет окно. Позовет на помощь. Просто-напросто выберется наружу. И спустится.
Она сильная.
Первое окно оказалось запертым. Второе и третье – тоже. Кирочка толкала, дергала, царапала, но окна держали оборону. И лишь самое последнее, квадратное, совсем уж крошечное, словно кошачий лаз, оказалось открытым. Оно распахнулось радостно, как если бы ждало Кирочку. И широкая лента карниза за ним выглядела вполне надежной. В полушаге на ленте сидела куцекрылая горгулья с горбатой спиной.
А… а может, не стоит лезть? Дверь закрылась, но на чердаке никого, кроме самой Кирочки. Зачем тогда бежать? Рисковать? Проще сесть и подождать. Алешенька ее хватится. И Галина. И Олег… конечно, Кирочку станут искать.
Найдут ли?
Дом огромен. А на чердак давненько не заглядывали.
Кирочка села на пол и попыталась мыслить логично.
Итак, у человека, который запер Кирочку здесь, имелась цель. Вопрос – какая? Хотели ее напугать? Предупреждали? Или подготовили? Убрали от Олега и Гальки, спрятали в надежном месте до поры до времени, чтобы…
Хватит себя пугать!
Успокоиться. И решиться. Вот окно. С трудом, но Кирочка в него пролезет. Карниз широкий, каменный. Горгулья рядом. И если уж камень выдерживает вес камня, то и с Кирочкиным как-нибудь да управится.
За спиной скрипнула доска. И снова скрипнула. Кирочка вскочила, обернулась. Никого. Пусто.
– Пусто, – повторила она вслух, голосом разгоняя страшную тишину. – Здесь пусто!
Голубь воркует, нежно, уговаривая голубку поспешить.
Но голубей нет!
Никого нет!
Сердце снова колотится быстро и с каждым ударом все быстрее.
Стоп. Спокойствие. Сжать кулаки, впиваясь ногтями в кожу. Боль помогает удержаться наяву. Думать. Кирочка совершенно не способна
думать в этом страшном месте. Уходить!И доски снова скрипят. Ближе и ближе. Кто-то крадется, и вот-вот доберется до Кирочки.
Но здесь же нет никого!
– Эй! Ау! – Она не знает, что кричать, да и голосок дрожащий, испуганный. – Ау! Олег! Помогите! Кто-нибудь…
Никого. Но кто-то… Теперь Кирочка слышит и дыхание, сиплое, явное. Это не галлюцинация. Кирочка различает вдохи и выдохи, редкие всхлипывания и еще более редкие вздохи.
– У… уходите!
Она сама не заметила, как отступила к окну, прижалась спиной и руки вытянула, растопыренными пальцами угрожая пустоте.
– У… уходите!
Смешок. Шепот. Слова получается различить не сразу, но Кирочке повторяют снова и снова:
– Беги… беги. Бегибегибеги…
И когда голос сменяется визгом, скрежетом совершенно нечеловеческой природы, Кирочка ныряет в окно. Она выбирается на парапет, цепляясь в камень руками и коленями. Она ползет, стараясь оказаться как можно дальше от жуткого места. И горгулья ухмыляется вслед. Горгульям случалось видеть всякого, их не удивить скрежетом.
Сердце колотится.
Захлебывается.
Руки дрожат, а карниз становится уже и уже, а трещин – все больше. Они разрастаются, грозя обрушить и карниз, и Кирочку.
Остановиться. Выдохнуть.
Все хорошо. Надо только успокоиться. И Кирочка пробует. Она сидит на каменном пятачке рядом с горгульей самого отвратительного вида. Кусок крыла у нее обломан, а хребет подернут зеленью не то мха, не то плесени. И сама она скользкая, ненадежная, как и крыша.
Черепица лежит на черепице, керамическая чешуя старого дракона, который притворился домом, чтобы люди успокоились и позволили сожрать себя. Кирочка увидела правду. А значит, ей придется умереть, ведь свидетелей опасно оставлять в живых. Дом это знает.
Крыша прогибается и поднимается, выпуская на поверхность бугры слуховых окон. Солнце повисло над самым дальним, обжигает, раскаляет черепицу до красноты. И краснота эта ползет к Кирочке. На раскаленной крыше усидеть не выйдет.
Возвращаться надо! Или ползти вперед.
Вперед страшно, карниз узенький, как тесьма, и весь в трещинках. Тронь такой, и он рухнет на нарядный заборчик, который Егорыч только вчера выкрасил в радостный желтый колер. И Кирочка рухнет.
Она вытянула шею, разглядывая деревья. Не такие они и страшные, напротив, мягкими выглядят, этакими шарами зеленой ваты на спичках-стволах. Вот только внутри шаров иголками ветки, только и ждут Киру-бабочку, чтобы проткнуть насквозь.
Вперед нельзя… а назад?
Если Кира сумела доползти от окна до горгульи, то сумеет и от горгульи к окну. Аккуратненько, осторожненько, нащупывая каждый шаг и не позволяя страху подгонять сердце.
Нельзя падать в обморок!
– Раз, два, три… – Кирочка считала сантиметры.
В груди ухало. Пальцы онемели. Полотняные брючки прорвались, и теперь Кира коленями чувствовала каждый ухаб и каждую трещину. И хорошо. Так оно надежней.
– Пять… шесть… семь и семьдесят семь.
До окна оказалось далеко, куда дальше, чем Кирочке представлялось. Но она все-таки дошла и пяткой толкнула створку.