Раздолбай

– Почему вы так говорите? – Светлана начинает прибираться на рабочем столе, не зная, куда пристроить беспокойные руки. – В вас тоже полно энергии.

– Это видимость, – отмахивается директор. – Я уже давно существую по инерции.

Выложив стопку тетрадей, Светлана сцепляет руки в замок и переводит взгляд на Людмилу Михайловну. На языке ни единого слова для поддержания беседы. Сегодняшний день такой долгий… кажется, он никогда не кончится.

– Коллеги нашли видео с вами на Ютьюбе, прислали в чат. Должна сказать, что у вас хорошая хватка.

– Что? – Светлана растерянно моргает. – Какое видео?..

– То, где вы лопнули пакет о доску, чтобы Лисов и Храмов перестали ругаться. Ну и чтобы привлечь внимание остальных.

Щеки стремительно краснеют. Вместо того чтобы промолчать, как велит здравый смысл, Светлана тихо спрашивает:

– Вы меня уволите?

– Нет, конечно, – посмеивается директор. – За что мне вас увольнять? Вы ничего плохого не сделали. А то, что видео с вами в сети, это, можно сказать, обряд посвящения в учителя среди школьников. В комментариях пишут, что вы крутая.

– Стыдно как, – Светлана прикрывает глаза руками. – Спасибо, Людмила Михайловна. Боюсь, у меня пока не хватает опыта и терпения, чтобы правильно успокаивать ребят.

– Никто не приходит в школу идеальным учителем. Всему нужно учиться. Опыт появляется со временем и остается с вами, а вот время не останавливается. Цените любой опыт, будь то плохой день или короткая беседа с учениками. Дети многое запоминают, и вы должны быть достойны их, чтобы они вам открылись.

– Надеюсь, у меня получится, – Светлана выдыхает. От наплыва мыслей у нее кружится голова. А может, от авитаминоза.

– Конечно, получится. – Директор встает и, улыбнувшись, добавляет: – Вы сейчас ближе к ученикам, чем их родители. Присмотритесь, как ребята себя ведут, о чем беседуют, с кем общаются. Все лежит на поверхности, нужно только разглядеть эту поверхность. А теперь идите домой и отдохните. Первый шаг вы уже сделали. Дойдите до сотни, а там и не заметите, как наступит тысяча.

17. Рома

Рома присматривается к Неле. Раньше он не обращал на нее внимания. Обычная одноклассница, ничем не отличающаяся от большинства девчонок. Да и сейчас, если бы не слова учительницы и не внимание остальных к Ухтабовой, он бы ничего не заметил.

– Янка, у тебя есть с собой шоколадный батончик?

– Да, а что?

– Давай его Неле отдадим.

Соболева, улыбнувшись, достает шоколадку и протягивает Роме.

– Ты хочешь ее разбудить?

– Нет. Просто суну ей в сумку, потом найдет, порадуется.

– Эта болезнь так легко не лечится.

– Ну, лучше хоть как-то попытаться, чем тупо пялиться на нее.

Улучив момент, Лисов подтягивает к себе сумку Нели и открывает боковой карман. Вкладывает в него батончик и колет руку о что-то. Рома чуть шире раскрывает карман: внутри кривая самодельная кукла с воткнутыми булавками. У нее приклеены волосы, а возле глаз нарисованы стрелки. Кого-то это напоминает.

– Что там? Интересное что-то? – Яна вытягивает шею, но Рома закрывает молнию и возвращает сумку на место.

– Да не, просто показалось, что молнию сломал.

Если у человека с такой сложной болезнью есть кукла вуду, лучше его не злить. Лисов никогда не был суеверным, но почему-то решил, что правильнее будет не лезть не в свое дело.

После классного часа они с Яной выходят из школы, держась за руки. Пушистые снежинки тают, попадая на лицо, а щеки Соболевой привлекательно краснеют на морозе.

– Тебе без шапки не холодно? – ёжится она. – Смотрю я на тебя, Ромка, и прям озноб по коже. Бр-р!

Усмехнувшись, Лисов прижимает ее к себе за плечо.

– Мне морозить нечего, так что не переживай.

– А вот и неправда. Если переохладить мозг, можно слечь с менингитом.

– Чаще всего я оставался дома из-за воспаления хитрости.

– Ром… – Яна останавливается и чуть отходит, не отпуская его руку. – Я хотела спросить тебя кое о чем. Пыталась держаться в стороне, но теперь мы стали ближе, и мне неспокойно…

– Спрашивай, не тяни. А то я тоже переживать начинаю.

– Как ты? То есть… как ты себя чувствуешь после всего, что случилось за эти четыре месяца? Тебя подозревали, изолировали от общества… если бы я оказалась на твоем месте, я бы сошла с ума.

Рома отводит взгляд.

– Хорошо, что ты не на моем месте. Тебе тут делать нечего. Да и вообще… – он поглаживает пальцем ее костяшки через ткань пушистой розовой варежки. – Раз уж ты ждешь от меня откровений, я тоже кое-что у тебя спрошу. Почему ты со мной встречаешься?

– Ты мне нравишься, – не задумываясь и по-детски искренне отвечает Яна.

– Не, ну правда. Ты дочь участкового. Из хорошей семьи. Не пьешь, не куришь, не оторва. Зачем тебе я? Я же ходячая проблема. Скажем прямо: я – раздолбай.

Яна шевелит скулами, размышляя. Светофор уже не раз сменил цвета, но они продолжают стоять на перекрестке.

– Давай так: ты ответишь на мой вопрос, только честно! И я отвечу на твой, тоже честно. Идет?

– Идет, – Рома отходит, уводя Соболеву подальше от дороги. – Паршиво это, когда тебя игнорируют и равняют с грязью, – он отпускает ее руку и пинает бурый снег. – Хотя нет, на грязь есть хоть какая-то реакция. На меня уже никто не реагирует. СМИ я неинтересен, одноклассники повесили на меня ярлык и делают вид, что меня не существует. Наверное, я это заслужил. Столько лет приносил окружающим проблемы, теперь они могут отыграться на мне за всё.

– Ничего ты не заслужил, – Яна заглядывает ему в глаза. – Ты не такой плохой, каким себя считаешь. А то, что думают окружающие… да кого это интересует?

– Меня. С некоторых пор…

– Я знаю, что Полосков прыгнул не из-за того, что поговорил с тобой.

– Откуда?

– У меня хороший слух, а папа не сильно шифруется.

– Давай сменим тему? Я ответил на вопрос, теперь твоя очередь, – предлагает Рома.

Говорить о чувстве вины тогда, когда она только залегла на дно, не самое лучшее решение. И хоть сердце болезненно пощипывает, он старается забыть разговор с Егором. Вот только воспоминания слишком яркие.

– Хорошо. Помнишь тот день, когда папа привел тебя домой, потому что участок затопило? – Лисов задумчиво кивает. – Ты тогда был весь в пластырях: заклеенные коленки и переносица, на лице, руках и ногах ссадины и синяки. Ты подрался с несколькими мальчишками крупнее тебя.

– Да, помню.

– Папа сердился и выговаривал тебе все, что думает о твоем ужасном поведении. Я была в соседней комнате и все слышала. Казалось, что стены тряслись. Тогда я приоткрыла дверь кабинета и заглянула внутрь, чтобы узнать, почему папа так нервничает. А ты сидел на стуле, странно сгорбившись, и как будто ковырял пупок.