Разговор с пустотой

– Предлагаю. И отказываюсь понимать, почему ты так стремишься запереть себя в склепе?!

– В твоем фамильном склепе… Особенной роскошью он не отличается.

С опаской приблизившись, Михаил встал у нее за плечом и тоже посмотрел на особняк, за зиму выросший по соседству. Никакого забора вокруг не было, Роману Маскаеву претила мысль, что люди будут злословить о том, как старательно он прячет свою инфантильную жену. И низенькая, ажурная изгородь Дерингов ничего не закрывала, так что с соседями они были, как на ладони. С обратной стороны от дачи Михаила начинался лес.

– Ты смотришь на хоромы этого нувориша?

– Она какая-то странная, ты заметил?

– Кто? Эта девочка?

Инга отбросила волосы, наверняка зная, что хлестнет его по лицу.

– Судя по всему, это его жена. Что-то в ней есть… ненормальное.

– Может, она просто запугана?

– Им? Да у него улыбка с лица не сходит! Чему, интересно, он так радуется?

– Жизни?

Резко оттолкнувшись от рамы, Инга подалась в сторону, села на маленький диван, на котором когда-то сиживала матушка Михаила. Как все матери она верила, что ее сын – талантливый, избранный, и его ждет великое будущее. Так и скончалась, напичканная иллюзиями. От его музыки плакала, некрасиво оттягивая и растирая к вискам ставшие бесцветными глаза. Что она слышала в ней такого, чего не различала Инга?

– Тебя жизнь когда-нибудь радовала? – спросила она тоном, не допускающим согласия.

В его темных, почти лишенных белков глазах, вдруг увиделось столь спокойное понимание, лишенное той закипающей истеричности, которая была скрыта в самом вопросе, что она устыдилась самой себя. Чего добивалась, спрашивая об этом? Чтобы Михаил плеснул черной краски на холст их жизни, и без того с недавнего времени невыразительный? Чтобы помог ей довести свое страдание до кульминации, способной разорвать сердце? И сделал бы это, отвергнув все их солнечные «вчера», истребив музыку, что звучала в каждом по отдельности, но в унисон… Ведь было это. Только Инга не хотела сейчас помнить о том, чего лишилась.

Зачем она и его пыталась втянуть в свой недавно вызревший нигилизм? Ведь было ясно, что Михаил-то ничего, кроме материального не потерял. А оно никогда не представляло для него большой ценности… Когда в их старой квартире случился небольшой пожар, Михаил выглянул из кабинета, с отсутствующим видом сгреб с рояля ноты и унес к себе. То, что сгорело кресло, на котором Инга неосторожно оставила сигарету, и тяжелые портьеры, его даже не озаботило. А Соня уже успела спрятаться в ванной…

На нелепый вопрос о радости жизни Михаил так и не ответил. Еще раз пробормотал приглашение прогуляться, и ушел один – долговязый, сутулый, с каждым годом все более напоминающий корень одной из тех сосен, которые так преданно любил.

«И музыка у него такая же… корявая. Симфония-коряга. Композитор Михаил Деринг», – Инга злорадно усмехнулась ему вслед. И сама уловила, сколько в этом мысленном выпаде детскости, глупости.

– За что я так злюсь на него? – проговорила она, заложив за голову руки, и прошлась по комнате: от окна и снова к нему.

Через раскрытое окно донесся мужской голос, громко распевающий что-то невообразимое. Инга выглянула, не удержавшись, и снова увидела новых соседей. В прошлом году на этом месте стояла дачка-завалюшка, куда меньше, чем у Дерингов. И такое соседство откликалось в душе немного смешным, но вполне понятным самоуважением. А это лето решило добить Ингу, расставив капканы со всех сторон. Одни искалечил ей руку… Другой заставил покраснеть от стыда за свою бедность.

Бездарный вокал соседа отозвался в памяти фразой из Олеши: «Он пел по утрам в клозете». И она удивилась: неужели в ней говорит банальная зависть к здоровому, богатому, полному жизни существу? Неужели дошла до такого?

– Нувориш, – повторила она словечко мужа. И добавила свое: – Жлоб! Правда, Соня?

Кошка лишь слегка прищурилась, а светловолосый, загорелый мужчина, словно услышав Ингу, обернулся. Ее память пролистнула глянцевые журналы, на фотографиях которых встречались такие вот ладные, длинноногие парни с нагловатыми взглядами. Этот не стеснялся распевать во все горло, пуская мыльные пузыри каким-то невиданным устройством, из которого они выползали огромными и не лопались на выходе, а важно плыли над лужайкой, то сливаясь, то отталкиваясь. Повизгивая от восторга, тоненькая, русоволосая девушка прыгала рядом, ловя прозрачные шары ладонями. Все пространство между их домами уже заполнилось радужными пузырями…

На этот раз Инга не успела отпрянуть от окна, на секунду замешкалась, удивленная этим зрелищем, и сосед заметил ее.

– Привет! – бесцеремонно крикнул он. – У вас есть дети? Гоните их сюда, пусть повеселятся!

– Вы ко мне обращаетесь? – холодно уточнила она.

Его улыбка была веселой – уголками вверх. И открытой – все зубы напоказ. Стесняться нечего. Влажные волосы забавно торчат надо лбом, серые глаза смеются. Над кем он пытается насмеяться?!

– К вам, к вам! – откликнулся он.

Его жена вскинула тонкие ручки:

– Рома, ты как лягушка сказал: ква-ква!

Он дунул на пузырь, который ткнулся ей в нос:

– Вот тебе!

И снова оглянулся на Ингино окно. Почему-то она до сих пор не отошла, не прервала этого фамильярного общения. Хотя кто он такой, этот Рома, чтобы говорить ей «привет»?!

– Идите сюда! – больше не спрашивая о детях, позвал он. – Что вы все взаперти сидите? Как принцесса в башне…

– Благодарю, – отозвалась Инга тем же тоном. – Но такие развлечения не по мне.

– Откуда вы знаете?

Она опешила:

– Что вы имеете в виду?

– Вы ведь еще не пробовали пускать пузыри! Вдруг вам понравится?

– Я пускала… В детстве, – ей почудилось, будто она защищается, и это показалось диким. Как он вообще смеет лезть к ней с подобными вопросами?!

Попытавшись усадить радужный шар на кончик пальца, странная девушка внизу протяжно восхитилась:

– Они такие красивые… Рома опять подарил мне чудо.

«Подарил чудо? – растерянно повторила Инга про себя. – Он это умеет? Действительно умеет?»

– Это Лидочка, – сказал он. И ничего не добавил, точно такая детская форма имени должна была все объяснить Инге.

Воспользовавшись тем, что Роман повернулся к жене, она отступила от окна, и, сплетя пальцы, отстраненно отметила, что раньше ее руки всегда были теплыми. Теперь из них ушла жизнь.

****

Нужно было учить руки заниматься чем-то другим, новым, но извечно женским – мыть посуду, например. Ведь за эти месяцы стремительно истощилось все, что Инга откладывала, пока она гастролировала. Полгода назад гигантская часть ушла на апартаменты на Крестовском, где ей давно мечталось поселиться, на новую мебель, потом разбитую машину пришлось восстанавливать, оплачивать врачей, которые ничем не помогли… И когда Инга хватилась, то выяснилось, что на счету ее почти ничего не осталось – так, чтоб только с голоду не умереть еще несколько месяцев. Но услуги домработницы, к которой они привыкли, Дерингам стали не по карману.

Старая Клавдия Васильевна, работавшая у них уже лет десять, сокрушалась не меньше:

– Да как же вы без меня-то будете? Я бы, ребятушки, и бесплатно вам помогала, да мне ж надо подсобить внуку – обучение-то платное. Теперь все так дорого, уму непостижимо!

Эта бытовая неприятность легла на сердце Инги Деринг очередным увесистым камнем. Превратиться в домохозяйку? Научиться варить борщ? Стирать мужу носки? Это теперь ее творческие планы? И ведь даже аплодисменты не прозвучат, если она испечет пироги…