Разговоры
Шрифт:
— Я вас слушаю.
— Надоело тоже противоречить? И правы. Не человеческое это дело — противоречить, это дело людское, а не человеческое. Человек людям «да», а люди ему «нет». Человек! Ведь человек все. Вы искусство любите?
— Люблю.
— Ну а что такое искусство? Толстой писал, писал, так и не написал. Что такое искусство? Человек. А что такое публика?.. Что такое публика, я вас спрашиваю?
— Публика?
— Ну да, публика, переспрос не ответ. Что такое публика?
— Люди…
— Вы как будто сомневаетесь. Положим, усумниться позволительно. Ну-с, а наука что такое?
— Человек?
— А
— Домашний скот.
— А пастух что такое?
— Человек.
— Ну вот. И запомните.
— Билетики ваши позвольте.
— Опять!
— А этот что, по-вашему?
— То есть?
— Человек или…
— Вам в Козлове, господин, пересадка, подъезжаем.
— Что он такое, не знаю, а только произошел он, конечно, от людей, не от человека. Все чиновники произошли от людей. Что смотрите? Вы не знали, что все чиновники произошли от людей? А вы что же думали? От людей, могу вас уверить. Они от людей произошли, и потому не имеют генеалогии. То есть, может быть, и имеют, а только проследить нельзя, потому что во множестве нить теряется… Вот вы опять таращиться начинаете. А это проще простого. В Лондоне однажды преступника искали — оказался китаец. Стали следить, по улице за ним пошли; он в дом — за ним, он в квартиру — за ним. Входят в комнату, вся комната битком набита китайцами: который же? Все похожи. Нить-то и пропала. Так и с чиновником. Если захотите происхождение проследить… Что вы опять пошли таращиться?
— Я ничего… спать хочется…
— Если бы спать, то у вас бы глаза не таращились, а слипались… Так если захотите происхождение проследить, надо сперва… Виноват, мои калоши, кажется, под вашей скамейкой… Простите, благодарю вас… Надо сперва из людей его выделить… Фу ты черт, тормоз-то — тоже люди выдумали… и ведь всегда, когда стоишь на ногах да еще руки вещами заняты… Из людей сперва выделить, в человека превратить… Вот тебе на, билета не могу найти…
— У вас не отобрали?
— Кто же отобрали?
— Человек, тот, что проходил.
— Так тогда не «отобрали», а «отобрал»; а «отобрали» — значит, люди… Носильщик!.. Ни в одном слове, милостивый государь, такой разницы нет между единственным и множественным… Два места, два места и узелок… И в одном только значении единственное и множественное совпадают, да-с, — позорнейшее применение-с священнейшего слова… Что смотрите? Небось в ресторане обед заказываете, — кого зовете карточку подать? А у дворецкого какой-нибудь барыни спросите, — как в деревню ездите? Сами, скажет, в первом классе, а в третьем… Кто же в третьем-то? «Сами»-то что же, не люди, что ли? «Да на чреде высокой не забудешь святейшего из званий — Человек»! Шампанского!.. Позорно, милостивый государь, позорно-с… Вот билет, нашелся. Да не могли его у меня отобрать, — ведь я дальше еду. Не могли: ничего люди против меня не могут… потому что я не человек… но и не лакей-с… Приятного путешествия.
— Носильщик!
— Что прикажете?
— Этого господина знаешь как зовут?
— Обносков-с.
— Больной?
— Нет, зачем.
— Ближний?
— Не могу знать, на Тамбов ездиют.
— Хороший человек!
— Людей не обижает… Простите, барин, — дожидаются.
Павловка,
15
октября 191110
Вокруг света
И прошлые века стоят, как привиденья,
Как цепь высоких гор, как ряд недвижных волн.
— А, как я рад! Давно в Москве?
— Сегодня утром.
— И я сегодня утром, из деревни.
— Я из Петербурга… Стремление в Москву…
— Сердце России…
— А «Эрмитаж» — сердце сердца.
— «Le coeur de ton coeur». Вы заказали?
— Заказал.
— Что?.. Впрочем, все равно. Мне то же самое… Ну-с, я очень рад встрече. У меня такое чувство, что я опять на фарватер попал.
— А вы блуждали?
— Когда же мы не блуждаем? Когда одни. А с людьми — по пальцам пересчитать тех, с кем не блуждаем.
— Какие же у вас в деревне «люди», да еще в октябре месяце?
— Я в уезде был. Земское собрание.
— Хорошо сошло?
— Очаровательно… Что вы так смотрите?
— Вы говорите, как про спектакль.
— А чем же не зрелище? Проходит жизнь — люди, животные, дети, родители, больные, врачующие, учащие, учащиеся, прошения, проекты, предписания, ссуды, ассигновки…
— Не думаю, чтобы ко всему этому приложимо было слово «очаровательно».
— Так вы же меня спросили, как прошло собрание? Когда спрашивают, как прошел спектакль, это без отношения к содержанию пьесы.
— Ах, так вы об исполнении?
— Вот именно, об исполнении и об исполнителях.
— Так хорошо?
— Прямо очаровательно.
— Утешительно.
— И очень. Вы знаете, ни в одном деле не чувствовалось «подкладки», ни в одном обсуждении не чувствовалось «личности».
— Это не похоже…
— На что?
— Да… на прежнее, что ли… или на наши представления…
— Представления?
— О провинции, о «земском пироге»…
— Какие там ваши представления, не знаю, а что на прежнее не похоже, это точно. Я помню, что это было двадцать лет тому назад, когда собирались наши уездные тузы.
— А теперь?
— Теперь и тузов нет.
— Козыряют?
— И не козыряют.
— Нечем козырнуть?
— Не перед кем, никого не удивишь, ни с кого ничего не возьмешь. Все равны, что один, что другой.
— Другие времена?
— Другое поколение. Другая Россия.
— Революционная?
— Ничего подобного.
— Правая?
— Правдивая. Разве непременно надо смотреть справа или слева? Нельзя посмотреть сверху или изнутри?
— Из существа?
— Вот именно… Ах, как не похоже на то, что было!
— Да ведь не лучше же?
— Определяйте как хотите, а проще, легче, человечнее. Прошли те времена, когда сознание своей сословности, своего дворянства предшествовало сознанию человечности.
— Просто люди?..
— Люди как люди.
— Красный околушек все же попадается?
— Не увидите больше. Красного околушка с борзой собакой, с арапником в руке и номером «Московских ведомостей» в кармане — не увидите.
— Так что «основы потрясены»?
— Ничего не потрясено, а просто увидали, что не на том стоим; и потом, надоело же когда-нибудь людям пыжиться.