Разлюбил – будешь наказан!
Шрифт:
Глядя на румяные страховские щеки, мама усмехнулась. Положила нашей старушке котлету и поставила тарелку поближе к носу, чтобы поменьше разговаривала.
– Ты ешь-ешь, – не отступала бабуля. – Ну, говори, студент, куда пойдешь работать? А! Дожили до чего… Биржа труда! Как в Америке! Безработица!
– Ничего, Валентина Карповна, мы не пропадем, – Антон открывал шампанское.
– Не пропадем! Будем скоро жить как при царе. Советская-то власть хоть образование дала бесплатное. А то б сейчас бегали все в юбках раздуванных. Как девки крепостные.
Мама с тетей ойкнули, когда
– Ну, за встречу! – Антон всех осчастливил своей яркой театральной улыбкой.
– И чтоб наше поганое правительство нас не доконало! – вставила Машка.
– А подарки! – вскочила мама. – Смотри, что тебе теть Маша привезла. Меряй!
Я скинула в спальне свою рванину. Выхожу в презентабельном и пою:
– Спасибо! Спасибо, теть Маша! У меня как раз ничего приличного нет. И неприличного тоже нет.
Бабушка подхватила козьим голоском:
Хороша я, хороша, да плохо одета.Никто замуж не берет девушку за это!– Я надеюсь, ты теперь свои джинсы выбросишь? – директорским тоном спросил Антон. – А то мне говорили: «Видели твою на улице, шла вся драная». Стыдно слушать. Неудобно на людей смотреть…
– Вот если бы чуток пошире, то было бы совсем хорошо, – влезла бабушка.
– Что?! Стыдно слушать?! – Мама резко развернулась к Антону и метнула в него отравленным копьем.
– Вы же сами были против всего этого ее… авангардизма…
– Ой, Сонька, да сняла б ты этого Ози Озбарна. – Машке не давал покоя мой жуткий плакатик, на котором Оззи кусал за голову живую мышь.
– Я?! – Мама загорелась. – Я никогда не была против моей дочери!
– Да, но джинсы с дырками? Разрисованные… И булавки… Для чего? Это некрасиво, небрежно. Людям непонятно, – еще упирался Антон.
– Доесть-то дай ему, ну? Дай доесть, – вступилась бабушка, увидев боевой прицел.
Мама нажала на гашетку:
– Да! Ее не все понимают. И ты не поймешь никогда!
– Извините, – Страхов поднялся из-за стола. – Вынужден откланяться. Это моя проблема.
Антон Николаич, как многие мужчины, любил готовые обтекаемые формулы, хотя и не всегда понимал, куда их присобачить.
Только новая синяя дверь за ним захлопнулась, Машка начала кривляться:
– «Это моя проблема». Твоя, твоя, не наша. Ага… Им лишь бы женщину в лужу посадить. – Она взглянула на букет и ехидно добавила: – А на цветочках-то сэкономил.
Мама откусила конфету и швырнула ее в сторону:
– Нет, ну какой хам! Прибежал тут ко мне, на диван бухнулся: «Я хочу женщину». И ты пойми его еще, с такими глазищами.
Все! Машка открыла рот. Сейчас весь вечер будет вспоминать своего бывшего мужа:
– Ты посмотри, как они все похожи! И Семенов тоже мне грит: «С тобой стыдно, грит, в люди выходить. Газет ты, грит, не читаешь». Ага! Как выходной, так у них партсобрания. А тут мне женщина одна сказала: а ты знаешь, что у них премиальные в несколько окладов?
А я ни сном ни духом! Он все к той бабе перетаскал…Машка замолчала, почесывая левую ладонь. Прикидывала, сколько ее бывший умыкнул.
– Зря ты Антона прогоняешь… – вздохнула бабушка. – Он на отца Михаила похож.
– Сколько можно! – зашипела на нее мама. – Какой отец Михаил? Когда это прекратится?
В последнее время нашу бабушку глючит. Она постоянно вспоминает священника, который сто лет назад служил в нашей церкви. Даже разговаривает с ним иногда, в забытьи.
– У нее этих Антонов будет еще сто штук, – заявила Машка.
Говорит, сто, – а сама всю жизнь про одного Семенова вспоминает. После развода она два месяца лечилась у психиатра. Стала убежденной мужененавистницей. С тех пор прошло лет двадцать, но Машка до сих пор не отошла. У нее есть тайник. В журналах по вязанию она прячет семеновские фотографии и вырезки из газет с его статьями про «партию наш рулевой».
– Маш, а что у вас там творилось-то, в Москве, 19 августа? – спросила мама.
– Ты про путч, что ли? – Машка любовалась на новую клеенку с «лебядями». – Да ничего. Я в своей норе просидела. У меня как раз выходные были.
– А мы тут перепугались. А вдруг война?! Сонька-то не с нами. Мало ли что! Антон прибежал ко мне. Поехали и поехали, надо ее срочно забрать. Чуть не уговорил. Мы с ним все три дня на нервах варенье варили.
– У вас там ничего не слышно было? – спросили меня.
– Ничего, – говорю, – дождь был сильный, я спала.
21. Путч
В ночь с 19 на 20 августа я спала на поляне, на вершине горы, у северной границы с Абхазией. Потащилась для отчета. А то потом обязательно какая-нибудь сволочь спросит: «Ну что ж ты на юг-то съездила и даже в горы не сходила?» И вот я из-за этой неизвестной сволочи мучаюсь, иду. Антон внизу остался, со своей делегацией, в лагере.
Инструктор всем пообещал:
– Специальный маршрут. Будем горную речку пересекать пятьдесят три раза. На вершине поляна – неописуемая красота! Вы такого нигде больше не увидите!
Я поверила, но мое веселье кончилось быстро, только и порадовалась, когда армейский вездеход протащил по воде через ущелье. У подножия горы мне вручили связку железных кружек, и сразу захотелось обратно. Вот спасибо! Нет, не тяжело, но гремят, собаки, на каждом шагу.
Дошла я до этой волшебной поляны, и что? Красиво? Да, наверное. Только ничего не видно. Туман густой, стоишь, как в облаке. Мальчишки стали шутить, кричали: «Ложись! Стреляют!» Накаркали, дураки. Через пару месяцев там правда начали стрелять.
Как я была рада тучкам! Утром с моря конкретно дунуло, мы свернули палатки и вернулись в лагерь под дождем. Волны заметно выросли и стали черными, как антрацит. Что, думаете, я не знаю антрацит? Я все детство печку протопила этим антрацитом, так что точно говорю, вода как антрацит. Страшно выбегать на ветер, забирать с веревки сырые полотенца.
Люди были одеты как ку-клукс-клан, передвигались в синих непромокаемых плащах с опущенными на лицо капюшонами. В наш домик сунула нос тетенька из администрации: