Разлюбил – будешь наказан!
Шрифт:
И вдруг в стороне, под кленами, там, где со своей темной компанией разговаривал Джон, послышался хлопок. Такой громкий резкий хлопок, как будто лопнула покрышка. Оказалось – выстрел. И сразу застучали каблуки, толпа метнулась к выходу, и кто-то басом заорал: «Держи суку!» Парни в черной коже кинулись ловить стрелявшего. Я услышала сирену, бабские визги, мужские матюки, прибежал наряд, и кто-то завизжал: «Джона убили!»
Площадку оцепили, зашли врачи, Джона вынесли на носилках, и меня затянуло общим течением. Рядом оказался Страхов, взял за руку и вытащил из толпы. «Что случилось? – я спрашивала
Утром в страхе и ознобе я вскакиваю, накидываю пальто и бегу. Бегу быстрее, по улице, на почту. Мне срочно нужно позвонить своему Антону. Сейчас, сейчас все будет хорошо, как будто ничего плохого не случилось.
А весна, сволочь, как пахнет! Утро свежее, улетает туман, и звон колокольный разносится на весь город.
Мимо бабки чешут с куличами. Кланяются друг другу: «Христос Воскресе!» и косятся на меня, непричесанную и зареванную. «И кудыйть она так бяжить-то? Волоса бы прибрала. Ой и шлында… По чем кричишь-то?» Откуда я знаю! Весной, особенно на Пасху, всегда есть о чем зарыдать.
В кабинке, обшитой деревяшками, пахнет холодной сауной. Стенки измалеваны. Я читаю «Цой жив» и выстреливаю последний патрон:
– Антон! Я тебя люблю!
– Ой… А я-то как тебя люблю! – он отвечает и дышит в трубку, как на вокзале, мне на ушко.
– Я вчера там… ничего? Ты не обижаешься?
– Нет. Так мне и надо, дураку. – Он мяукает, значит, выспался.
– Нет, ты самый лучший… Самый умный…
– Был бы умный, плюнул бы на все и приехал…
– Чуть-чуть осталось. Экзамены сдадим, – говорю, а сама и думать забыла, что экзамены мы сдаем в разные вузы, в разных городах.
– Да, я понимаю. Скорей бы уже… – вздыхает Антон, и про Москву ни слова.
– Целую тебя, – говорю я шепотом.
Это смех какой-то, не видеться год и говорить по телефону «целую».
– И я тебя целую… Целую! Целуюююууу… – по-собачьему завывает Антон.
Выхожу из кабинки. Кладу деньги в окошечко. У меня паранойя, мне кажется, телефонистка ржет надо мной. Подслушивала, думаю, бессовестная. Мне и в голову не могло прийти, что кто-то еще приходит на почту и тоже мяукает в трубку: «Я тебя люблю».
37. Ко мне!
С тех пор прошло тринадцать лет. И зачем теперь на меня смотреть? Что он делает каждый день на моей странице? В семь вечера заходит и молчит? Я знаю. Антон рассматривает мои ножки, глядит в мои честные глазки и пьет наш любимый коктейльчик из радости, нежности и микроинфаркта.
Смотрите, у меня сообщение. «Привет! Как дела?» А… Это блондинчик из параллельного, весь выпускной проплакал у меня на коленках, малыш. «Нормально, – отвечаю, – у меня дела».
…Вот! Антон появился! Зашел, молчит – и правильно делает. Со мной опасно разговаривать. А что вы думали? Я питаюсь не мясом, не салом с кровью, не пыльцой, я пожираю чувства, пью кровь, провоцирую эмоции, чтобы потом самой же их и проглотить. Убегайте от меня, а то укушу.
Вот только мне позарез нужно спросить у Антона одну вещь, только одну.
«Дай мне свою аську, потрещим» – это опять блондинчик.
О чем, о чем нам с тобой трещать? Как я ненавижу это слово.Почему у меня сердце стучит, как будто я на стреме стою? Скажи что-нибудь, Антон, я не могу больше ждать, у меня муж сейчас вернется. И… и я просто не могу ждать. Сейчас я ему скину: «Антон! Привет, ты меня узнал?»
«Приезжай ко мне в Эмираты» – опять блондинчик. Эмираты? Как классно было бы встретиться с ним опять, с моим Антоном, где-нибудь в Эмиратах, случайно, только если все само собой, если карта ляжет.
Все, я слышу шаги на лестнице. Каблуки отстукивают марш танкистов. Открывается дверь. Кажется, у меня щеки горячие.
«А ты знаешь, что Леха умер?» – опять блондинчик, вечно кто-то чужой отвлекает, в самый неподходящий момент. Что? Леха умер? «Лечился в онкологии, вроде выздоравливал. Тридцать лет отметил и умер». – «Я не знала», – отвечаю и нажимаю «выход». Царство Небесное, говорю, Лехе и снова вспоминаю про свою любовь.
– Соньчик, я вернулся, – объявил мой тигр. – А что это ты вся горячая? – он трогает мой лоб и щеки, и я вижу подозрительную насмешку на его лице.
– Я? Не знаю…
– Что ты тут без меня делала? Где лазила? – Он заглядывает в монитор.
Надо его отвлечь, покормить. Самой даже смешно, ах, как тоненько я режу огурчик. Салфеточку положим. Бокальчик протрем.
– Ты ешь, ешь, – говорю и мысленно ругаюсь с Антоном: «Мало ли сколько у тебя там баб было, пусть даже и рыжих… Меня ты должен помнить! Я первая!»
– Как вкусно! Крошка, я так привык к твоей еде … – заурчал мой проницательный тигр и с тарелкой побежал за комп, сразу полез на мою страницу.
– У тебя гости. Смотри, – он подзывает ехидненьким голоском и читает вслух с выражением: «Да, Соня, я тебя узнал… Ты красавица… – Муж посмотрел на меня внимательно, удивился. – А помнишь, мы хотели встретиться лет через пятнадцать? Я пытался найти тебя, но в поисковиках тебя нет…»
Антон любит многоточия. Я их ненавижу. Я люблю тире. Тире – это мужской знак, с места в карьер. Многоточия меня нервируют, как будто у меня хотят денег занять и отдавать не собираются.
Тигр отставил тарелку.
– Езжай, крошка! Езжай в Москву! А мы с детьми останемся тут, умирать!
– Не кроши! – Я отгоняю его от компьютера. – Ходят вечно по всему дому с тарелками…
Я поворачиваюсь ко всем спиной. Не мешайте! Дайте поговорить! Читаю дальше. «Прекрасно выглядишь… Очень рад тебя видеть…» Хитрый какой. Всегда умел с женщинами разговаривать. Почему я растерялась? Потому что хочу влезть в розетку – и к нему по проводам. В таких случаях нужно понаставить многоточий и попрощаться до следующего раза.
Я спрашиваю: «А что ты сейчас делаешь?» – «Сейчас как раз ищу себе сотрудников. Мне срочно нужна ведущая… И, представляешь, рыжая. Это не шутка. Пожелание заказчика».
Ой, как мне не повезло… С этими молодыми директорами невозможно разговаривать, карьеристы несчастные, только о работе думают.
За моей спиной начинается бесцеремонное нытье:
– Крошка, ты нам мороженое обещала.
Как?! Как он может меня перебивать?
– Да… Сейчас… – говорю и печатаю ответ Антону.