Размышления перед казнью

Гиммлер тоже старался примкнуть к гросс-адмиралу. После одного разговора с Дёницем я взял на себя его поручение просить Гиммлера уехать и от дальнейших посещений штаб-квартиры гросс-адмирала отказаться. Поначалу Гиммлер еще был облечен определенными полицейскими функциями, но потом был лишен и их. Гиммлер был для правительства Дёни-ца совершенно неприемлем, и именно это, по просьбе гросс-адмирала, я коротко и ясно и сказал ему⁵⁶⁷.

Сколь мало сам Гиммлер понимал политическую ситуацию и сознавал свою личную скомпрометированность, видно из такого эпизода. На неизвестной нам квартире он написал письмо Эйзенхауэру и через одного армейского офицера, который не принадлежал к его штабу и которого он теперь уволил, обратился к нам с просьбой передать это письмо адресату. Офицеру было разрешено ознакомиться с его содержанием. Короче говоря, Гиммлер предлагал Эйзенхауэру свои услуги, если тот пообещает ни в коем случае не выдавать его русским. Об этом своем намерении Гиммлер намекнул мне при нашем последнем разговоре с ним в присутствии Йодля. Поскольку офицер, которому было поручено передать нам письмо, к Гиммлеру не вернулся, тот так никогда и не узнал, что оно было уничтожено и к генералу Эйзенхауэру не попало. Кстати, Гкммлер через офицера связи просил меня сообщить Дёницу, что исчезнет из северного района и скроется; в течение ближайшего полугода его никому не найти. Его произошедший через несколько недель арест и самоубийство после ареста известны⁵⁶⁸.

Благодаря этому, я успел известить Восточный фронт и все еще находившуюся в Восточной Чехии группу армий Шёрнера и предоставить им для отступления на запад крайне ограниченное время — не более 48 часов. Эта директива была дана еще до полуночи 7 мая. В результате смелого полета полковника Мейер-Детеринга в штаб этой группы армий удалось еще до 6 мая дать ей ориентировку и подготовительные указания.

Группа армий генерала Хильперта⁵⁶⁹ в Курляндии [Прибалтика] была информирована майором де Мезьером⁵⁷⁰; ей было дано право отправить на родину последним морским транспортом из порта Либау [Лиепая] всех больных и раненых. Де Ме-зьер передал мне последний привет от моего сына Эрнста Вильгельма, с которым он говорил еще до своего обратного полета в Фленсбург. Фельдмаршал Буш [Северо-Западный фронт] и генерал Бёме⁵⁷¹ побывали у гросс-адмирала для личной информации. С фельдмаршалом Кессельрингом, который командовал в южном районе вместе с южным крылом, возглавлявшимся генерал-лейтенантом Винтером, до сих пор имелась ненару-шаемая радиосвязь.

В Фленсбурге-на-Мюрвике собрались несколько членов правительства, среди них — новый министр иностранных дел граф Шверин фон Крозиг. Был там и министр вооружения и боеприпасов Шпеер, к которому демонстративно присоединился генерал фон Трота, ранее смещенный мною начальник штаба группы армий генерала Штудента [прежде ею командовал Хайнрици].

8 мая, после возвращения Йодля 7 мая из ставки генерала Эйзенхауэра в Реймсе, я по поручению гросс-адмирала как главы государства и Верховного главнокомандующего вооруженными силами с подписанным Йодлем и начальником штаба Эйзенхауэром предварительным актом [о капитуляции] на английском транспортном самолете вылетел в Берлин. Меня сопровождали: в качестве представителя военно-морского флота — генерал-адмирал фон Фридебург и представителя военно-воздушных сил — генерал-полковник авиации Штумпф⁵⁷², являвшийся под конец командующим противовоздушной обороной Германии. Кроме того, я взял в качестве сопровождающих лиц вицеадмирала Бюркнера, начальника отдела «Заграница» в ОКХ, и подполковника Бём-Теттельбаха из [оперативного] отдела «1а-авиация» штаба оперативного руководства вермахта (причем последнего потому, что он не только свободно говорил по-английски, но и сдал экзамены на военного переводчика русского языка).

На английском транспортном самолете мы сначала полетели в Штендаль. Там была сформирована эскадрилья пассажирских самолетов под командой маршала авиации — полномочного представителя генерала Эйзенхауэра. После своего рода круга почета она приземлилась (мой самолет сел последним) на аэродроме Темпельгоф. Английская и американская делегации были встречены почетным караулом русских, гремел военный оркестр. Мы смогли издали, с места нашей посадки, наблюдать за этой церемонией. К нам был прикомандирован русский офицер; мне сказали, что он — обер-квартирмейстер генерала Жукова. Он ехал в машине со мной, за нами следовали остальные машины моего сопровождения.

Путь наш лежал через Бельальянсплац, через пригородные районы Берлина в Карлсхорст. Нас привезли в небольшую просторную виллу, рядом с казармой саперно-инженерного училища. Было примерно 13 часов. Нас оставили одних. Порой появлялся какой-нибудь репортер — нас фотографировали; иногда к нам заходил русский офицер-переводчик. Сказать, когда состоится подписание акта о капитуляции (немецкую копию которого мне, кстати, вручили еще на аэродроме), он не мог. Поэтому у меня было достаточно времени сравнить его с парафированным Йодлем предварительным актом⁵⁷³ и констатировать, что в текст его внесены лишь незначительные изменения. Единственно важным было добавление угрозы репрессивных мер в отношении тех войск, которые к предписанному сроку оружия не сложат и не сдадутся. Поэтому я потребовал через офицера-переводчика встречи с уполномоченным Жукова, поскольку не желал без оговорок подписывать это добавление.

Через несколько часов вместе с офицером-переводчиком появился русский генерал, он выслушал мое возражение; как я думаю, это был начальник штаба Жукова. Я объяснил ему причину своего возражения тем, что не в состоянии гарантировать своевременного получения войсками нашего приказа о сложении ими оружия, а потому командиры частей и соединений могут не подчиниться этому требованию. Я настоял на включении фразы, согласно которой сдача [капитуляция] вступила бы в силу только через 24 часа после поступления нашего приказа в войска, и лишь затем могли бы применяться репрессивные меры. Примерно через час генерал вернулся с решением, что генерал Жуков согласен на срок в 12 часов вместо 24. Он потребовал вручить ему мои письменные полномочия для ознакомления с ними представителей держав-победительниц; пообещав вскоре их вернуть, он добавил: подписание акта капитуляции состоится вечером.

Около 15 часов русская официантка подала нам обильный завтрак. Терпение наше подверглось первому испытанию. Часов в 17 нас перевели в другое здание и там устроили ленч; больше ничего не произошло. Мне вернули мои полномочия, заметив, что с ними все в порядке. Около 22 часов терпение мое иссякло, и я официально запросил: когда же состоится акт подписания. Ответ гласил: примерно через час. К вечеру я приказал принести наш скромный багаж; стало ясно: ожидаемый нами обратный вылет сегодня не состоится.

Незадолго до 24 часов — часа вступления капитуляции в силу — я был вместе с сопровождающими меня лицами препровожден в офицерскую столовую (казино) казармы. В тот самый момент, когда часы пробили полночь, мы вошли в большой зал через широкую боковую дверь. Нас сразу же провели к стоявшему поперек длинному столу с тремя стульями — для меня и обоих сопровождавших меня лиц. Зал был заполнен до самого последнего уголка и ярко освещен многочисленными «юпитерами». Поперечный и три продольных ряда стульев были плотно заняты сидящими. На председательском месте за торцовым столом сидел генерал Жуков, справа и слева от него — уполномоченные Англии и Америки. Когда начальник штаба Жукова положил передо мною Акт на трех языках, я потребовал разъяснения, почему в его текст не внесено требуемое мною ограничение репрессивных мер. Он вернулся к Жукову, а потом, после краткого совещания с ним, которое я мог наблюдать, снова подошел ко мне и сказал: Жуков категорически обещает мне неприменение этих мер с продлением срока на 12 часов.

Торжественный церемониал начался несколькими вступительными словами. Затем Жуков спросил меня, прочел ли я Акт о капитуляции. Я ответил: «Да». Второй вопрос гласил: готов ли я признать его, поставив свою подпись? Я снова ответил громким «да». Сразу же началась процедура подписания, закончившаяся после того, как я первым поставил свою подпись. <...> По завершении ее я вместе с сопровождавшими меня лицами покинул зал через ближайшую дверь позади.

Нас опять привели в нашу небольшую виллу; здесь, в нашем первом месте пребывания во второй половине дня, стол уставили закусками и различными винами, а в остальных комнатах устроили спальни — для каждого отдельная постель с чистым бельем. Офицер-переводчик сообщил о предстоящем приходе русского генерала, стол снова сервировали. Через полчаса явился обер-квартирмейстср Жукова и пригласил нас к столу, но сам просил извинить его, так как он должен удалиться. Блюда были гораздо скромнее, чем те, к которым мы привыкли, но пришлось довольствоваться этим. Тем не менее я не преминул заметить, что мы к такой роскоши и такому богатому столу непривычны. Он явно почувствовал себя польщенным этой репликой. Мы полагали, что заставленный закусками стол означает конец этого пиршества в гостях у палачей. Но когда мы уже достаточно насытились, вдруг подали горячие блюда, жаркое и т.п. А на десерт — свежезамороженную клубнику, которую я ел первый раз в жизни. Этот десерт явно был из берлинского ресторана Шлеммера, да и вина были того же происхождения. После еды офицер-переводчик, очевидно, заменявший хозяина, ушел. Мы легли спать; предварительно я назначил обратный вылет на 6.00.

На следующий день нам в 5 часов утра подали простой завтрак. Когда я полшестого собрался выехать, меня попросили дождаться прихода начальника штаба Жукова, который хочет поговорить со мной насчет обратного полета. Мы стояли перед готовыми двинуться машинами. Генерал попросил меня задержаться в Берлине; он попытается предоставить мне воз-можностъ дать из Берлина приказ войскам Восточного фронта сложить оружие так, как я того требовал вчера при уточнении срока для репрессивных мер. Я заявил: если мне гарантируют радиосвязь, я немедленно пошлю еще несколько радиограмм, но для этого мне должны вручить немецкий шифровальный радиоключ. Генерал снова исчез, он хотел получить решение Жукова. Вернулся он с сообщением, что отправка моих радиограмм хотя и невозможна, тем не менее генерал Жуков предлагает мне остаться в Берлине.

Теперь цель всего этого стала мне ясна. Я потребовал немедленного отлета в Фленсбург, сказав, что хочу как можно скорее передать оттуда в войска измененные условия капитуляции — иначе ни за что отвечать не могу. Я подписал Акт [о безоговорочной капитуляции], полностью доверяя слову генерала Жукова; пусть ему передадут это.

Через 10 минут начальник штаба вернулся и сообщил: самолет сможет вылететь через час. Не теряя ни минуты, я сел в автомашину вместе с Бюркнером и Бём-Тетгельбахом, а также офицером-переводчиком. Остальные господа из моего сопровождения попытались удержать меня; они заметили гораздо больше, чем я, во всяком случае поначалу. Они рассказали мне, что русские, видимо, здорово покутили, и, когда мы благополучно отбыли, банкет по случаю победы был в офицерской столовой все еще в полном разгаре.