Размышления перед казнью

На последней стадии процесса обвинители попытались выдвинуть против меня серьезное обвинение в том, что мое имя связано с приказом о подготовке к бактериологической войне.

Свидетель — бывший генерал медицинской службы Швай-бер — в своем заявлении писал: «Начальник ОКВ фельдмаршал Кейтель издал приказ о подготовке бактериологической войны против Советского Союза».

Давая свидетельские показания, этот свидетель, правда, говорил о «приказе фюрера». Но и это неправильно.

Принятые Трибуналом с согласия обвинения показания полковника Бюркнера показывают, что я осенью 1943 г. энергично и категорически отклонил предложение санитарной инспекции сухопутных войск и управления вооружения сухопутных войск об активизации опытов с бактериями, как буквально говорил Бюркнер, «указав на то, что об этом не может быть и речи — ведь это запрещено!»

Это правильно. Генерал-полковник Йодль тоже может подтвердить, что никогда не издавался приказ такого характера, о котором говорит свидетель. Наоборот, Гитлер запретил ведение бактериологической войны, когда с разных сторон поступили соответствующие предложения.

Тем самым противоположные утверждения свидетеля доктора Швайбера оказываются не соответствующими действительности.

Я сам считал моим долгом во всех вопросах, также и в тех случаях, когда я давал показания не в свою пользу, говорить правду, во всяком случае я пытался, несмотря на широкий круг моей деятельности, по мере сил способствовать выяснению действительного положения дел. И в конце этого процесса я хочу открыто заявить о том, к каким выводам я пришел, и изложить мое кредо.

Мой защитник во время процесса задал мне два принципиальных вопроса. Первый из них, заданный несколько месяцев назад, гласил:

«В случае победы вы отказались бы от участия в дележе ее лавров?»

Я ответил: «Нет, я был бы безусловно горд этим».

Второй вопрос гласил:

«Как бы вы поступили, если бы еще раз попали в аналогичное положение?»

Мой ответ: «В таком случае я лучше бы избрал смерть, чем дал бы затянуть себя в сети таких преступных методов».

Пусть Высокий Суд на основании этих двух ответов вынесет мне приговор. Я верил, я заблуждался и не был в состоянии предотвратить то, что необходимо было предотвратить. В этом — моя вина.

Трагедия состоит в том, я должен признать это, что что-то лучшее, что я мог дать как воин — повиновение и верность, было использовано для целей, которые нельзя было распознать, и в том, что я не видел границ, которые существуют для выполнения воинского долга. В этом — моя судьба.

Пусть на основании ясного определения причин, гибельных методов и ужасных последствий этой войны для немецкого народа появится надежда на новое будущее в семье народов.

«Конечный вывод мудрости земной»⁵⁸⁸

При желании понять и правильно оценить отношение ко всем вопросам, являющимся здесь [в Нюрнберге) предметом обвинения против меня и военных, следует проанализировать воинское поведение немцев как в целом, так и офицеров — в особенности, а также влияние на него национал-социалистического учения.

Не хочу подробно касаться здесь тех причин, которые в течение столетий закономерно воспитали нас, аборигенов среднеевропейского пространства, в духе постоянной готовности к обороне. Основания для того известны. Традиция и особые свойства немцев сделали нас воинственной нацией. Они дали миру и философа войны — генерала Клаузевица⁵⁸⁹. Его учение считалось верным не только для нас. Оно признавалось приемлемым для нашего времени и многими авторитетными генералами и военными авторами. Мы, генералы, были воспитаны на этом учении⁵⁹⁰.

Я хотел бы указать лишь на следующие формулировки:

«Война есть продолжение политики другими средствами».

«Если война — составная часть политики, она, разумеется, воспринимает ее характер».

«Наилучшая стратегия в том, чтобы быть сильными».

«Война должна вестись со всей мощью народной силы».

«В войне нет ничего важнее повиновения».

Гитлер, который⁵⁹¹ интенсивно занимался также и военной наукой, во многих пунктах признавал ее военной формой выражения своих партийных принципов, применил это учение в его главной сути к созданию вермахта и к своему руководству войной. При этом Гитлер опирался и на доктрину, идущую от Людендорфа как поборника тотальной войны. Тот говорил: «Война и политика — это сопутствующие явления инстинкта самосохранения народа».

Желая понять некоторые приказы Гитлера, надо задуматься над его словами: «Самые жестокие виды оружия — человечны, если ведут к быстрой победе» и «При нападении на противника я не веду с ним до того длящиеся месяцами затяжные переговоры, а обрушиваюсь на врага с молниеносной быстротой».

Когда Гитлер и его движение взяли в свои руки государственную власть, Германия переживала глубокое финансовое и моральное падение, а ее вооруженные силы чувствовали себя униженными Версальским договором. Так Гитлер воплотил в себе живущую в умах всех немцев идею возрождения, и большинство народа — независимо от партийной принадлежности — увидело в его энергичных действиях гарантию возрождения поверженного отечества.

Спасение⁵⁹² отечества до сих пор признавалось всеми народами как высший моральный долг. Целью Гитлера было: восстановить достоинство и дисциплину народа, возродить вооруженные силы. Шаг за шагом (как сказал Черчилль) он ликвидацией демилитаризованной Рейнской зоны, восстановлением военного суверенитета Германии и введением всеобщей воинской повинности показал, что своей цели, как казалось, сможет достигнуть без войны. Он заключил с Англией военно-морское соглашение, которое с благодарностью приветствовалось всеми немцами.

Следует чистосердечно признать: я, как и другие представители вооруженных сил, был убежден в том, что для эффективной обороны своевременная нацеленность промышленности на войну есть патриотическая необходимость (кстати, аналогичные мнения высказывались и зарубежными военными авторами).

И, наконец, мы надеялись также на то, что в рамках пересмотра Вер[сальского] договора Гитлер сумеет вновь вернуть в рейх утерянные в результате этого договора германские земли.

В этом духе между мной и фюрером, а также всеми теми, кто видел перед собою ту же святую цель, возникла общность Мировоззрения. Каждый из нас на своем месте, в рамках своих функциональных обязанностей, трудился во имя этой цели. Каждый из нас, если бы война закончилась победой, с радостью и гордостью заявил бы, что и он тоже внес свою лепту в достижение этого результата⁵⁹³. А поэтому недостойно с помощью каких-то вымышленных причин и чисто формального предъявления доказательств пытаться отрицать участие каждого из нас в отдельности в осуществлении этой, как говорилось на нац[ионал]-соц[иалистическом] языке, скрепленной клятвой общности.

Я заявляю: все мы с благодарностью признавали отстаивавшиеся им [Гитлером] цели, касавшиеся вооруженных сил. Нельзя и не следует оспаривать, что мы, военные, воспринимавшие Вер[сальский] договор как особенно угнетающий, пытались обойти его положения. Как до взятия [нацистами] власти, так и после введения военного суверенитета мы делали всё, что только было возможно, дабы усилить вермахт и ускорить вооружение.

Мы, военные, осознавали также, что нац[ионал]-соц[иали-стические] идеи чрезвычайно стимулировали воспитание [народа] в военном духе.

Это отнюдь не означает признания нами всех пунктов нац[ионал]-соц[иалистической] программы, поскольку некоторые из них противоречили нашим воззрениям. Мы не имели никакого дела с партийными инстанциями, но нельзя отрицать, что вермахт был пронизан теми идеями, выразителем которых являлся Адольф Гитлер.

Его экзальтированная и обладавшая силой внушения личность не могла не воздействовать на меня и на других сотрудников из его ближайшего окружения. Это сказалось на всем нашем бытии и на всех наших делах, поскольку мы видели, каких военных и политических успехов он добивался.