Разомкнутый круг

Пораженный Максим стоял над поверженным телом и все не мог поверить, что в такой день русский хотел убить русского…

– Господин поручик! – похлопал его по плечу Степан. – На вас хранцуз скачет, – привел он в чувство Рубанова, и вихрь боя снова закружил конногвардейца, вытеснив мысли о бывшем крепостном.

Солдаты дивизии Лихачева, покрытые потом и порохом, один за другим падали под ударами врага, но никто из них не сдался и не отступил.

Французы не успели порадоваться своей победе, как на батарею ворвались конногвардейцы и принялись рубить растерявшуюся пехоту.

На этот раз люнет был отбит.

Спрыгнувший с коня Рубанов устало отер потный лоб – кожаной каски на голове уже не было, – и оглядел позицию.

Курган устилали трупы. На опрокинутых лафетах распростерлись тела канониров. Тут же, на батарее, рядом с убитым французским офицером Максим увидел семеновского полковника – он лежал на боку. Глаза Николя глядели на мертвого француза. Левой рукой он упирался в землю, а правую спрятал за спину, будто боялся выказать свои козыри. Нагнувшись, Максим закрыл его глаза.

Батарею уже занимала русская пехота.

– Отходим! – услышал он голос Гурова. – Рубанов, дружище, чего вы там?

«Неисповедимы пути твои, Господи!» – подумал Максим, тяжело взбираясь на коня.

Позже французы опять заняли батарею.

После боя Оболенский был просто в трансе.

– Рубанов! Ты видел, как я их?.. В Москву лягушатникам захотелось! Шалишь, брат! А как я кирасира развалил?! Да и ты молодец! – спохватившись, снисходительно похвалил друга. – Сейчас бы мадерка неплохо пошла. – Не успел он добахвалиться, как дали команду строиться.

Возглавил гвардейских кирасиров генерал Шевич.

– Снова в атаку! – счастливо улыбнулся Оболенский.

Лошади тяжело вздрагивали боками – не успели отдохнуть после первого боя.

– За Россию! Господа! – поднялся на стременах Шевич, держа над головой палаш, и эскадроны молчаливой лавиной, набирая скорость, пошли за сербом.

Пехотные взводы расступились, и гвардейцы столкнулись с неприятельской конницей.

– Отдохните, братишки! Сейчас мы вам подсобим!.. – проезжая сквозь строй пехоты, крикнул Шалфеев.

Французы сразу узнали гвардейских кирасиров, и их кавалерийские офицеры – потомки благородных рыцарских родов – вызывали на поединок офицеров первых фамилий русских и рубились один на один, защищая честь Франции и России.

Оболенский на этот раз подобрал себе равного по силам соперника – такого же огромного французского кирасира. Француз был молод, силен и, по-видимому, учился фехтованию у лучших парижских учителей. Чистокровный жеребец под ним составлял как бы единое целое со всадником и оказывался то справа, то слева от князя. Кирасир ловко перебрасывал палаш из одной руки в другую и умело рубился обеими руками. Он уже полоснул Оболенского по кирасе и продолжал теснить его.

На Рубанова бросился тридцатилетний французский кирасир. Черные глаза его на аристократичном худом горбоносом лице вызывающе глядели на Максима, а рука искусно парировала удары противника и молниеносно наносила удары сама.

– Месье! – с придыханием, нанося и отражая удары, произнес француз. – Ваше имя?

– Поручик Рубанов. К вашим услугам.

– Капитан Лагуссе. Запомните перед смертью эту фамилию…

– С удовольствием, месье. При случае поставлю за вас свечку. – Отбил палаш француза и ударил прямым в грудь, но и Лагуссе отразил выпад.

– Вы опытный фехтовальщик, месье! – похвалил Максима французский кирасир. – Но тем приятнее будет вас уложить.

Рубанов применил свой коронный прием, и Лагуссе остался без палаша.

– По-моему, вы что-то потеряли, месье? – улыбнулся Максим, опуская руку и давая возможность французу снова вооружиться.

– Руби лягушатника! – заорал Оболенский, вразумляя друга, и тут же затерялся в толпе сражающихся.

У него взаимоотношения с противником были не такие рыцарские.

– Окаянные французишки! – услышал Максим где-то вдали княжеский бас. – И так по вашей милости мне всю жизнь шампанского не пить…

– О-о! Весьма вам благодарен, месье. – Продолжил бой с Максимом Лагуссе.

– Поверьте, мне было бы много приятнее угостить вас тонким вином где-нибудь в Пале-Рояль или в каком-нибудь кабачке неподалеку от Тюильрийского дворца, чем убивать… Но рок влечет!

– Звучит красиво! – отсалютовал палашом Максим и вновь продолжил поединок. – И мне тоже не хочется вас убивать, но… – он не успел договорить, как увидел Волынского.

Тот бился не с рыцарем, а с какими-то двумя гусарскими капралами. С обеих сторон нападали они на графа, и их сабли жалили его – по лицу стекала кровь, и он морщился, отбивая удары.

«Сейчас не такой день, чтоб помнить зло!» – подумал Максим.

– Извините, месье! Вынужден на минуту прервать наш поединок, – бросился на помощь Волынскому.

Но было уже поздно!

Граф легко ранил одного из нападавших, но другой поднял пистолет и в упор выстрелил в него. Пуля попала в грудь.

Максим увидел, как Волынский выронил палаш и ухватился за кирасу.

Другой его противник, разъяренный ранением, поднял саблю и зловеще улыбнулся. С этой улыбкой его голова и покатилась по земле, а тело, держась еще несколько секунд на коне, фонтанировало кровью.

Ранивший Волынского капрал растерялся и щелкнул разряженным пистолетом в Рубанова. Максим не испытывал к нему рыцарских чувств и, несмотря на то, что противник был безоружен, воткнул свой палаш ему в горло.

Француз с такой силой ухватился руками за лезвие, что Максим не сумел сразу извлечь его из тела и, видя, что Волынский заваливается с седла, выпустил рукоять и кинулся на помощь кавалергарду. Поддержав его за плечи, он спрыгнул с коня и бережно опустил графа на землю. Красивые глаза его уже подергивались предсмертной пеленой. Он закашлял, и тонкая струйка алой крови потекла изо рта на красный воротник колета, закрашивая серебро офицерских гвардейских петлиц.

Он раскрыл глаза и, казалось, не удивился, увидев Рубанова.

– Неужели, я умираю? – прошептали его начинающие синеть губы. – Я любил ее! Коли увидишь, передай, что она единственная женщина, кого я любил, – шепот его становился все тише, и Максим приложил ухо к самым губам Волынского.

Он не видел, что Лагуссе стоял рядом и защищал его от французских кавалеристов, потеснивших в этот момент русскую конницу.

Он прощался с одним из друзей-соперников своей юности.

Он видел, что Волынский умирает, но как-то не верилось в это…