Разомкнутый круг

– Женщина любит ушами!.. Поэтому постоянно говорите комплименты, – наставлял граф Рауль Рубанова.

«Как же! Скажешь тут комплимент, ежели рядом с ней торчит этот тщеславный маркиз».

– …Бесконечно ее превозносите, а каким образом, это уже вам решать, – наставлял ученика граф. – Льстите, льстите и еще раз льстите… Не бойтесь. Много не будет. Я уверен – вы ей нравитесь!

– Да она меня и на дух не переносит…

– Не понимаю этого выражения, – перебил Максима граф, – попрошу запомнить, дорогой мой друг, что все женщины – лицедейки, и главная их цель – играть на нервах у понравившегося им мужчины. Взвинтить кавалера и заставить страдать – любимое занятие скучающих светских дам, и ничто не приносит красавицам столько счастья и радости, как сие развлечение. Недаром любимым занятием, отдыхом и философическим восторгом умирающего маркиза де Сада было бросить прекрасную розу в грязь и любоваться изгаженным цветком.

О чем он думал, не могу сказать, но знаю одно – из-за холодной красоты не стоит страдать. Страдание возможно только из-за любви.

А любовь – это огромное и редкое счастье, которое приходит лишь однажды, и то не ко всякому. Ее следует воспринимать как великую милость судьбы.

Глупец тот, кто считает красоту верхом совершенства и пределом всего. Именно любовь, а не красота спасет мир! Запомни это, мой мальчик. Красивое не любят, но любуются, а любить можно и безобразное!

После этих философских сентенций, лично выбрав в своей оранжерее и срезав три розы, де Сентонж, оглядев Рубанова и поправив галстук, повез его на именины к мадемуазель д^’Ирсон.

Просторная гостиная огромного каменного дома с готическими фигурами и лепниной на карнизе была полна гостей – в основном молодежи. Убранство гостиной носило отпечаток новейшего снобизма и утонченного вкуса.

Цвет парижского общества поздравлял прекрасную Анжелу с днем ангела. Когда дошла очередь до Рубанова, он молча поклонился и протянул три прекрасные розы, собравшись сказать что-либо приличествующее случаю, но капризная именинница, тщательно рассматривая собственные пальцы, словно в данный момент не было ничего важнее этого, не удостоила Максима даже взглядом и велела служанке поставить цветы в вазу.

Наморщив лоб и слегка смутившись, Рубанов снова попытался произвести остроумный, на его взгляд, панегирик, но дама, увидев лишь ей понятный недостаток ноготка, рассеянно принялась водить по нему серебряной пилкой, а через секунду подлетевший де Бомон увел ее танцевать, оставив Максима с носом.

– Не расстраивайтесь, мой друг. У вас все еще впереди, – ободрил его подошедший де Сентож.

К Анжеле невозможно было приблизиться. Молодые повесы толпились возле нее, сменяя друг друга в танце.

«Даже маркиза оттеснили, – злорадно подумал Максим, наблюдая за Анжелой, – что уж обо мне говорить», – расстроился он.

Гостиная благоухала цветами. Теплый осенний ветерок свободно струился сквозь высокие, настежь раскрытые окна, шаля и играя с портьерами и хрустальными подвесками люстр.

Через некоторое время пригласили за стол.

Маркиз, проявив характер и оттеснив соперников, повел мадемуазель д^’Ирсон к ее месту. Она над чем-то смеялась, по-детски непосредственно и безудержно. Проходя мимо Рубанова, даже не глянула в его сторону.

«Серьезная штучка! – вздохнул Максим. – Мне бы кружевницу, как у Оболенского, с ней бы мы быстро сплели фламандские кружева…»

Между тем за столом поднимали тосты за именинницу. К радости Рубанова, место ему отвели неподалеку от Анжелы.

«Наверное, Анри Лефевр похлопотал, то есть граф де Сентонж», – подумал он.

Как осмысленно ни пил Максим, но старуха Клико сделала свое дело. В голове слегка зашумело. «Сейчас произнесу тост», – решил он и стал строить в уме лестницу из напыщенных фраз.

– Месье! Вы не хотите отведать устриц? – услышал Максим и, подняв глаза, встретился с ироничным взглядом маркиза. – Мечтаете о свинине с водочкой? – сделал тот предположение развязным тоном.

Анжела чуть усмехнулась.

Максим собрался нахамить, но неожиданно действительно до ужаса захотел водочки с копченой свиной грудинкой. Аж слюнки потекли. Улыбнувшись, он произнес:

– Неправда, месье. Я действительно мечтаю об этих прекрасных, нежных устрицах, но не волен в своих желаниях, – постарался сосредоточить алчный блеск глаз, в которых отсвечивало названное маркизом блюдо, на жирненьких улитках.

На вопросительный взгляд француза ответил, стараясь, чтоб его услышала недоступная Анжела.

– Во время Бородинской битвы… Кстати, как храбрый солдат, вы, видимо, принимали в ней участие?

Маркиз покраснел.

– Я пацифист! – гордо воскликнул он, роняя устрицу на свои панталоны и стискивая зубы.

«Так тебе и надо!» – подумал Максим и, как заправский инквизитор, продолжил пытать де Бомона:

– То есть вы служили в Париже по интендантской части?.. – уточнил он, впервые вызвав интерес у загадочной д’Ирсон.

На этот раз она с трудом сдержала смех, решив, что он звучал бы нетактично по отношению к маркизу.

К их разговору внимательно прислушивались конкуренты де Бомона. А уж они-то не сочли нужным сдерживать эмоции и неприлично, с откровенным цинизмом рассмеялись.

– Не обижайтесь, милейший Жан, ведь это всего лишь безобидная шутка, – окончательно расстроила маркиза соседка. – Так что же во время Бородинской битвы? – спросила она Рубанова, и ангелы затрубили в серебряные Георгиевские трубы, жалованные недавно царем конногвардейскому полку.

«Заинтересовал, заинтересовал, заинтересовал!» – возликовал Максим. – Спокойно. Не суетись, господин ротмистр».

– Дал клятву, – безразличным тоном, с трудом скрывающим радость, сообщил он. – И произнес ее во время жесточайшего обстрела, когда известные своей меткостью французские артиллеристы картечью выбили половину моего эскадрона…

– Да уж! – гордо заметил один из гостей. – Стреляли мы на славу.

– Ради всего святого, не перебивайте, месье. Это же некрасиво! – произнесла мадемуазель д^’Ирсон.

В ту же минуту вездесущие ангелы выклянчили у вахмистра полковые барабаны и с бодрым восторгом застучали в них.

Так же стучало сердце Максима. «Только бы не расплыться в дурацкой улыбке… Ох как мне плохо! Я – сирота!..»

С серьезным видом продолжил, на этот раз глядя мимо Анжелы на другую юную даму:

– Когда рядом со мной снопами валились товарищи, я поднял в безнадежной опустошенности окровавленное лицо к небу и воскликнул: «Го-о-споди! Коли останусь в живых, клянусь Тебе, что в рот не возьму этих прекрасных, вкусных, питательных, толстеньких устриц!»