Разрозненная Русь

В какое-то мгновение князь, оглушенный от грома ударов и неожиданности, оцепенел, онемел - не верилось, что это явь!.. Но в следующее мгновение он закричал, побежал в спальню, рванул в темноте ножны - меча не было!.. Андрей все понял, но не мог он вот так вот умереть - слишком ужасно и дико!
– у себя в спальне... "О Господи! Зачем ты не взял мою жизнь в бою?.." Такое невозможно было представить... "Неет! Я не жертвенное животное! Я еще жив и ты, Господи! отведи от меня этот позор-зло... Я все сделаю... Да ты знаешь ведь, сколько мною сделано, построено, но этого мало - я еще не успел доделать свое дело... Ты же знаешь мои мысли - много раз я в молитвах об этом тебе говорил... Господи! Не для себя живу, не для себя прошу..." - двери затрещали.

Князь схватил с постели одеяло, побежал к двери, на ходу обмотал левую руку, прикрыл слева грудь...

Двери проломили. В проеме показались силуэты - не людей, а дьяволов: крики, брань, шум, лязг оружия - вот две тени бросились вперед... (На Андрея пахнуло винным перегаром.) Князь успел левой рукой отбить сабельный удар - острая боль рванула локоть, левое плечо... Правой он схватил одного из нападавших, дернул на себя, переломил длинное тело, подмял под себя. Еще двое, пролезшие вслед за первыми (только по двое могли протиснуться в дверь), тут же в темноте, закололи своего товарища - тот закричал смертельно раненый... Вот теперь их уже много - они окружили в прихожей Андрея и старались поразить его: в тесноте и во тьме кололи, рубили, били... Князь вдруг поверил, что его действительно убивают, и он от боли и мучительной тоски, сжавшей сердце, теряя сознание, закричал:

– "Нечестивцы!.. Зачем хотите сделать то же, что Горясер (убийца св. Глеба)? Какое я вам зло сделал? Если прольете кровь мою на землю, то Бог отомстит вам за мой хлеб!.."

Очередной удар и что-то жгуче острое пронзило под правое подреберье - сознанию гасло, погружаясь в холодную жуткую муть... Но все равно он чувствовал - хотя уже не мог думать, - что жив, не умер... Ощутил, как подняли рядом лежащего убитого, ушли... Пытался вынырнуть, выбраться на поверхность из этой удушающей жути; откуда-то пришло понимание, что, если не вырвется, не выкарабкается, то все: конец ему... Смог... Открыл глаза. Темь. Боль!
– не шевельнуться, не вздохнуть... "Жив!.. Господи! Спас ты меня,- по щекам текло: то ли слезы, то ли кровь - затекало в ухо, бежало по шее...
– Как просто умереть и ничего на Земле не изменится... Человеческая жизнь ничего не стоит!.. Но я же великий князь, Андрей Боголюбский, мне еще надо жить, многое сделать!" - откуда только силы взялись?! Перемогая адские сверлящие, колющие боли во всем теле, он перевернулся на бок, упираясь руками, встал на колени, поднялся на дрожащие и подгибающиеся ноги, опираясь правой рукой за стену, с громкими стонами (помимо воли), рыгая кровью, пошел по переходу... Спускаясь по винтовой лестнице, начал кричать - звать своих дворовых слуг, охранников...

"Убийцы услыхали (они не успели далеко уйти) и вернулись назад". Забежали в спальню - нет его там. Кто-то закричал: "Если не найдем, то пропали мы!.." Зажгли свечи и по кровавому следу нашли князя: Андрей сидел за лестничным столбом. "...И как он хотел меч отвести рукою, то Петр отсек ему руку, а протчии кололи..."

Смертельная боль сжала железными тисками грудь, голову и давила и давила!.. Валяющееся тело перекатывалось от наносимых ударов, он уже не чувствовал ничего, кроме нарастающей внутренней боли в груди, голове... Теперь уже все: остановилось дыхание, сердце - "Конец!!!" Ох как долго!.. Что-то темное, безумное быстро, все быстрее, еще быстрее начало накатываться, поглощая его... И последним проблеском земного сознания прогорело: вспыхнуло - погасло: "Господи, в руце твои предаю тебе духъ мои..." Взрыв!
– душа оторвалась: от тела, от боли, от всего... Взлетела, начала вращаться, втягиваться в воронкообразный туннель, в конце которого - яркий свет. Вращение все убыстрялось, вибрирующий полет ускорялся - вот свет приближается... Все ярче и ярче - вспышка и... фиолетовая тьма!.. И последнее: яснее ясного - и уж никому, никогда не скажешь (но только каждый человек обязательно об этом - с глубочайшей неземной, неощущаемой, бесчувственной, но как-то осязаемой - и от этого еще ужаснее!
– болью и тоской в конце своей жизни узнает) - что после смерти уже НИЧЕГО и НИКОГО нет!!!

Часть вторая

1

Чем ниже спускались по Волге, тем тревожнее на душе у Протаса Назаровича. Он, старшина ватаги-вольницы, куда ведет?!.. А может не он, а его ведут?..

Многие, не понимая, хотят идти на булгар: пограбить, потом вернуться домой или же сесть где-нибудь, обжиться. Но ведь их, новгородцев, чуть больше пяти сотен. Как такими силами можно воевать Булгарию?!
– это не на чудь, не на весь ходить...

Белая ночь. Кормщики сменились. По течению, по чуть заметному отблеску воды они видели глубину, и смело водили суда по незнакомым рекам. А тут, на Волге, - такая ширь, простор!..

Сидели на палубе, на чурбаках: напротив Протаса - Любим, рядом, слева - к корме - дед Славата. (Тудорский - неопределенного возраста: то ли мужик, то ли старик, но голова его не седа, голосом и телом крепок, если бы не знали возраст, то не поверили бы, что ему седьмой десяток...) Взяли его как ведомца-путеводителя. Но и не только: он и хороший сказитель; кроме того, лечит, советует; хоть и крещенный, но предсказывает судьбы, болезни... Конечно, на Новгородской земле были и более сильные предсказатели-гадатели - не перевела еще христианская вера колдунов и ведунов. Можно найти и лекарей-знахарей не хуже Славата, но чтоб в одном человеке, - к тому же не язычнике - все это... Да и сам он просился, кланялся собравшимся, сказал, что хочет ехать с ними на новые земли, и там помочь им обжиться, наладить вольную жизнь. Новгородцы, хоть и христиане, но каждый в глубине души все еще оставался язычником: верил в приметы, в суеверия - и то, что к ним присоединился дед Ведун (так его прозвали между собой ушкуйники), сочли благоприятным знамением.

Уже за короткое время совместного плавания Протас и Любим убедились, как ценны его советы, мысли. Но личная жизнь деда и им была неведома. Знали, что он всю жизнь ездил, плавал, путешествовал, жил помногу лет в разных землях, местах. Семью не имел, но, говорят, в молодые годы имел красавицу-женщину, (некоторые сказывали, что из полонянок), которую очень любил, возил ее с собой, имел от нее даже детей, а потом какой-то страшный случай... и он - один... После той женщины никого никогда не любил... Кроме своего родного, славянского, хорошо понимал и говорил - даже читал и писал - по-гречески; знал языки местных народов, которые проживали на русских землях и рядом. Начнет разговаривать, говорить - заслушиваешься, все забудешь - и ведь не врет, сказки не сказывает: все правду - быль... И всегда бодр, ясен - только очами своими ярко-синими ворочает и, если кого поймает его взгляд, то уже не выпускает - держит. Говорят, так-то он человека может против своей воли делать заставить: человек будто ума лишается, скажет дед пой - тот поет, плачь - плачет...

Журчала вода за кормой. Поскрипывала мачта, серые полотнища-паруса, наполненные приятным несильным ветром, закрывали светлое, как будто выбеленное, небо. Позади шли гуськом, чернея парусами и бортами, насады, высокие учаны, низкие узенькие ушкуи... Тихие звуки нарушались вдруг вскриками ночных птиц; переговаривались кормщики - голоса их далеко слышались над водой; коростели скрипели на луговой стороне; притихшую, укутанную в дрему реку нежно гладил ветерок.... Сплеснула темную воду рыбина, всплывшая из холодных глубин...

Любим очнулся от своих дум, посмотрел на Протаса:

– Может меду?..

Славата блеснул глазами, сказал глухо, низким голосом:

– Погоди-ко с хмельным-то - смотри, дыши, слушай - отдыхай душой и телом, - когда еще такое будет...

Протас закряхтел, кашлянул - получилось громко - смутился.

– Ты уж не обессудь нас. Мы люди шалые, когда что взбредет, тогда и говорим и делаем, не смотрим... Днем народ, не дадут вот эдак-то посидеть... Ты, Любим, потерпи уж, не обсохнет, чай, горло - так, всухую, поговорим... Мы вчерась - знаете ведь - собирали сотских и десятников и говорили, что хотит - ватага-вольница... Как ты, Славата, думаешь нам поступить?..

– Ждете от меня предсказания?..
– дед замолчал. Смотрел на левый берег, где из-за поднимающегося клубами тумана, кое-где были видны на лугах темные стога сена.
– Зачем оно вам? Вам Бог дал разум... вот и ведите людей, а не можете - не губите дело - Бог вам этого не простит - отдайте вожжи в другие руки...
– Нюхнул воздух: - Ах, пахнет-то как: свежим сеном!.. Вот и тут живут русские люди.

– Может, не русские...

Приходилось терпеть, пока старик не выговорится, и ждать ответа на главный вопрос: "Воевать булгарские земли или обживать новые?"

– Кроме русских никто сено не заготавливает на зиму. Хотя вокруг пошли земли, заселенные цармиссами²– воинственные люди переводится... Охотники они - живут в лесах, сами никого не трогают, но сунься к ним... С русскими живут мирно - разные земли нужны: цармиссам - охотничьи угодья, а пришлому люду - пахотные. Охотничьи племена живут родами и больше между собой воюют - уничтожая друг друга.

– Я слышал, что они родственники мерянам³.

– Да, это одно и то же: язык, одежда, обычаи, верования - все схоже, но цармиссы не мирные, живут в лесах, а меряне - оседлы, глядя на русских, начали заниматься земледелием, некоторые уже крестятся и смешиваются с русскими...