Развод. Будьте моим бывшим, доктор

Домой мы едем в молчании. Уж не знаю, о чём думает Игнатьев, а я закипаю, словно чайник. Дохожу до кондиции, в буквальном смысле.

— Солнышко, ты какая-то тихая, — Даниил паркуется возле дома, смотрит на меня внимательно. — Расстроилась из-за того, что сказала адвокат?

— Расстроилась? — поднимаю брови.

— Рассердилась? — поправляется он.

Выхожу из машины, иду к дому, хирург идёт за мной. Разворачиваюсь я уже в холле.

— Зачем ты заказывал в агентстве информацию обо мне? — спрашиваю прямо.

Мужчина, вздрогнув всем телом, роняет на пол ключи от машины. Даже если у меня и были сомнения насчёт того, что эта какая-то ошибка, теперь они улетучиваются. По его лицу сразу видно: то, что мне сказала Алина — правда от первого до последнего слова.

Складываю руки на груди, и Даниил сглатывает, глядя на этот жест.

— Милая, всё совсем не так, как ты думаешь…

— Интересно, — тяну язвительно, — и как же я, по-твоему, думаю? Расскажи мне. А ещё лучше — объясни, с чего вдруг?!

— Солнышко, ты только не волнуйся…

У меня перед глазами плывут белые круги. Самая идиотская фраза из всех возможных — попросить человека не волноваться. После этого любой начнёт волноваться в десять раз больше.

— А с чего бы мне волноваться? — прищуриваюсь, глядя на него.

— Я собирался сказать, не сердись, — пытается исправить ситуацию Даниил. — Я… не хотел ничего плохого! Агния, пожалуйста… Я понимаю, что со стороны это выглядит, наверное, ужасно…

— Именно так и выглядит, — я вдруг чувствую, что очень устала.

Не хочу сейчас никаких разборок. Не хочу извинений, объяснений, оправданий… Да, наверное, он не хотел ничего плохого. Но в моей жизни в последнее время действительно слишком много вранья. И мне противно осознавать, что и Даня тоже не был со мной честен до конца.

— Я не хочу сейчас разговаривать, — поднимаю глаза на мужчину. — Мне… нужно подумать. Как быть дальше с тем, что я узнала. С тем, что в наших отношениях всё было не так, как мне казалось.

— Агния… ягнёночек, я… прости, — мужчина словно растерян, судорожно сжимает руки в кулаки. — Пожалуйста, не сердись. Я правда хотел как лучше…

— А получилось как всегда, — договариваю за него тихо. — Я сегодня переночую у себя в комнате.

Сворачиваю в коридор, закрываю за собой дверь комнаты и тяжело опускаюсь прямо на пол, придавив створку спиной. Не знаю, почему я так остро реагирую. Может, потому что совсем недавно мне показалось, что это оно — то самое? Потому что я действительно влюбилась, влюбилась по-настоящему, как никогда — теперь-то я это понимаю — не любила своего мужа?

Даня явно решает оставить меня в покое и не трогать. И правильно. Нам обоим есть о чём поразмыслить. А спустя полчаса, когда я уже ложусь спать, мне приходит сообщение от Влада, с просьбой выйти завтра на смену. Заболело двое фельдшеров, у него опять не хватает бригад. Очень кстати. Не знаешь, чем себя занять — займись работой!

С утра я собираюсь второпях и уезжаю рано, пока хирург ещё не встал.

— Агния Станиславна, — ловит меня перед сменой Владислав, — спасибо, что согласилась выйти!

— Да не за что, — пожимаю плечами. — Но ты можешь для меня кое-что сделать, — грожу ему кулаком. — Не вздумай обижать мою подругу!

— И не собирался! — фыркает Влад. — Но с такой защитницей тем более поостерегусь.

Мы улыбаемся друг другу и расходимся по своим «рабочим местам».

Трясясь в машине скорой помощи, я весь день не переставая думаю о том, что узнала. Меня бросает из крайности в крайность. Хочется то надавать хирургу пощёчин, то ледяным видом показать, что я обиделась, то просто плюнуть на всё и поверить, что он и правда хотел только хорошего.

После очередного вызова возвращаемся на подстанцию уже ближе к четырём часам утра, когда мне звонит диспетчер.

— Агния, давайте разворачивайтесь. Мужчина, сорок два года, некупируемый болевой синдром.

Смотрю на адрес в планшете. Что-то такое знакомое… Мы подъезжаем к дому, и я вспоминаю — это молодой мужчина с раком на последней стадии, я ездила к нему то ли на первом, то ли на втором своём дежурстве.

Взлетаю по лестнице с медицинской сумкой, дверь мне открывает жена. В прошлый раз они были очень вежливы, извинялись, что потревожили — просто обезболивающие её мужу уже действительно не помогали. Хорошая пара… Очень жаль, что им приходится переживать такое…

— Здравствуйте, — спешно прохожу в квартиру. — Где больной?

— Здравствуйте, — она немного заторможенно поднимает на меня глаза. — А я вас помню… вы приезжали как-то…

— Да, всё верно, давайте пройдём к… — пытаюсь её поторопить, но женщина вдруг качает головой.

— Не надо, не спешите.

На меня опускается тяжесть осознания случившегося. Молча смотрю на неё, а она тихо говорит:

— Четыре пятнадцать.

— Что? — переспрашиваю у неё.

— Четыре пятнадцать, — повторяет чуть громче. — Вам же, наверное, нужно время смерти. Это случилось в четыре пятнадцать. Я посмотрела на часы.

Закусываю губу и осторожно беру её под локоть.

— Мне очень жаль. Вам нужно присесть, давайте присядем, — подвожу её к дивану. — Как вы себя чувствуете?

Она пожимает плечами, поглаживает пальцами гладкую обивку дивана.

— Я в порядке, не переживайте за меня… Вы… пожалуйста, можете сделать… всё, что нужно?

— Конечно, — киваю и прохожу в соседнюю комнату.

Констатирую биологическую смерть, звоню диспетчеру, объясняю ситуацию, вызываю все те службы, которые необходимы сейчас. Жена всё это время продолжает сидеть на диване. Моя работа закончена, мне бы попрощаться, ещё раз выразить свои соболезнования и уйти… но что-то останавливает.

— Может быть, дать вам успокоительное? — предлагаю ей против всяких инструкций.

— Нет, спасибо, — она качает головой, на губах появляется слабая, немного странная улыбка. — Мы… знаете, были готовы к этому моменту. Точнее, мне казалось, что были готовы. Нельзя быть к такому готовой, как вы считаете?

Я киваю, а она продолжает:

— Он ведь так долго болел. Счёт шёл на дни. Я всё понимала. Ему теперь не больно — это главное. Это главное! — повторяет убеждённо, а потом вдруг вскидывает на меня отрешённый, спокойный взгляд. — У нас было так мало времени вместе. Так мало. И так много. На самом деле… мы всё сказали друг другу, но сложно осознавать, что я больше никогда не услышу его голос.

— Я понимаю, — говорю негромко и встаю. — Простите, мне надо идти. Примите мои соболезнования…

Женщина вдруг хватает меня за запястье.

— Торопитесь! — я чувствую сильное горячее пожатие. — Никогда не сомневайтесь, торопитесь сказать то, что вы чувствуете! Иначе можно не успеть…

Меня вдруг прошибает ознобом. Откуда она…

В дверь раздаётся звонок. Приезжает полиция. Перебросившись несколькими словами с молоденьким сержантом, оставляю жену умершего на него и выхожу к машине. Такое ощущение, что её пальцы до сих пор на моей руке, а слова звучат в ушах.