Развод. Он влюбился

В окне гостевого домика тут появилась дочкина макушка:

— Мы почти готовы.

Их «почти готовы» растянулось на десять минут.

Такси уже приехало. Я даже уже села в салон, а девчонок все не было. И вот когда я уже собралась звонить и торопить этих неспешных барышень, дверца распахнулась, и на заднее сиденье плюхнулась взбудораженная Дашка:

— Погнали.

Я и слова сказать не успела, как водитель лихо тронулся с места.

— Погоди… А Марина? — растерялась я, не понимая, что вообще происходит.

— Ей вдруг нехорошо стало. На солнце, видать, перегрелась. Позеленела вся, затряслась. Сказала, что тошнит сильно. Даже температура поднялась.

— Но, как же… мы ее оставим одну.

— Не переживай мам. Если что, мы с ней на связи. — решительно сказала Даша, для наглядности показывая мне мобильник, — она сказала, что сейчас спать ляжет. Так что все нормально.

Я потерянно оглянулась, испытав дикое желание увидеть родные окна, но дом уже скрылся за поворотом.

Кажется, у меня что-то заело. Иначе чем объяснить, что я, как конченная невротичка, каждые три минуты дергала рукав, чтобы посмотреть на часы. С ними тоже творилось не пойми что. Большая стрелка то, как приклеенная стояла на одном месте, то наматывала круги с бешеной скоростью.

— Ты чего все дергаешься? — спросила Олеся, подливая мне травяного чая.

Как ей объяснить почему я дергалась, когда я сама этого не могла понять? У меня внутри стягивалась пружина и каждый вдох ледяным комком падал в легкие.

Уже два часа прошло с того времени, как мы уехали из дома. Сначала пришлось постоять в неожиданной пробке – на узкой улочке перевернулся небольшой грузовичок с фруктами, напрочь перегородив дорогу – потом в гостях.

Даша увидела жеребенка и пропала, а я словно робот, не могла даже нормально улыбнуться. Трясло. Не понятно почему колотило так, словно кто-то подключил двести двадцать.

Может, тот грузовик не просто так повернулся. Может, это был знак свыше? Сигнал, что надо повернуть обратно и не уезжать из дома?

Грохот сердца стал оглушающим. Я не понимала и половины того, что говорила подруга. Смотрела, как она шевелила ртом, а слов не слышала. В голове сплошная вата, в груди – тревожный кисель.

— Олесь, прости, — я резко поставила кружку на стол, — нам пора домой.

— Почему? — удивилась она.

— Муж должен из командировки вернуться. А у меня ничего не готово…

— Да ладно тебе, Лешка не из тех, кто по приезду бежит к холодильнику за сладеньким.

Снова укол. За сладеньким можно бежать не только к холодильнику…

Я всеми силами пыталась заблокировать неправильные, неприятные, грязные мысли, но они как отрава медленно, но, верно, просачивались сквозь все преграды.

Перед глазами как наяву стоял образ Марины в купальнике. Неспешные, полные потаенной истомы движения, улыбка с оттенком лукавства, взгляд, обращенный не на меня.

Я поднялась из-за стола:

— Все равно пора, уже стемнело…да и неспокойно что-то мне.

Неспокойно – это очень слабо сказано. На самом деле у меня внутри одновременно сотня взрывов, гигантское цунами и пожар. Колошматило так, что зуб на зуб не попадал.

— Раз неспокойно, то надо ехать, — согласилась Олеся.

Я буквально силой утянула Дашку с конюшни. Кажется, она была готова облобызать и жеребенка, и его мамашу, и вообще весь Олесин зверинец.

— Мам, ну ты посмотри, какой он классный.

— Да-да, милая. Классный. Идем.

Такси, как назло, не ехало.

Закон подлости, не иначе. Когда не спешишь – машина прилетает за несколько минут, а когда подгорает – обязательно какие-то проволочки.

Первый заказ отменился, пришлось заказывать снова.

К тому моменту, как у ворот притормозила старенькая иномарка, я уже едва могла стоять от волнения. Меня подкидывало, бомбило так, что не вздохнуть.

Ехали мы непростительно медленно. Старый глуховатый сморчок вцепился в баранку так, словно боялся, что стоит только ослабить хватку и это ржавое корыто рассыплется, всех пропускал и не разгонялся больше пятидесяти.

Когда мы вывернули на нашу тихую, уютную улочку, я уже была похожа на всклокоченную фурию, одной ногой стоящую на пороге сердечного приступа. Мне было не просто неспокойно. Мне было страшно до тошноты.

Дом встретил нас темнотой. Зато в гостевом домике тускло светило одно окошечко в гостиной.

Я отправила Дашу на кухню:

— Отнеси пакет, пожалуйста. И чайник поставь, — а сама пошла туда.

Замешкала, поднявшись на крыльцо, а потом все-таки толкнула дверь…

А там муж…

И Марина.

Вместе.

За моим плечом сдавленно охнула Дашка, которая так и не ушла в большой дом. Единственное, что я смогла сделать в этой ситуации — это закрыть ладонью глаза дочери и вытолкнуть ее на улицу.

Пусть она уже взрослая, но видеть, как твой голый отец с видом блаженного идиота зажимает твою лучшую подругу – врагу не пожелаешь.

— Не смотри, — просипела я, — просто не смотри.

В груди все в хлам, сердце в дребезги. Боль дикая, будто все ребра одновременно смялись в крошево.

А муж, услышав возню, обернулся. Увидел нас с Дашкой и, изменившись в лице, не своим голосом заорал:

— Дверь закройте!

Невозможно передать словами, что я испытывала в этот момент. Боль, страх, отчаяние…ярость. Ненависть! Такую острую и всепоглощающую, что будь я чуть импульсивнее и несдержаннее, взяла бы лопату и их обоих перерубила бы к чертям собачьим!

— Мам…мама…— кажется, дочь задыхалась, — они там… они… Папа…Марина…

— Иди в дом, — приказала я.

В этот раз она послушалась. Как заяц, бегом бросилась к крыльцу и заскочила внутрь, будто хотела спрятаться.

Увы. От такого не спрячешься. То, что она увидела, навсегда останется с ней.

Прижав руку к заполошно мечущемуся сердцу, я кое-как вдохнула. Со свистом втянула воздух в легкие, не чувствуя ни свежести, ни облегчения.

Внутри трескалось, кипело, распадалось на уродливые бесформенные ошметки не только мое сердце, но и вся моя жизнь.

Только если мой муж…мой горячо любимый сука-муж…думал, что я просто уйду, дав ему и дальше дергаться между чужих ляшек, то он очень глубоко ошибся.