Развод. Он влюбился

Сердце в клетку, боль на замок. На лицо непробиваемая ледяная маска и вперед.

Внутри какая-то бестолковая возня, но мне пофиг. Я толкнула дверь с такой силой, что та распахнулась и со всей дури врезалась в стену.

От грохота зазвенели стекла, раздался сдавленный писк Марины, прижимающей платье к своим голым сиськам. Леша, до этого прыгавший на одной ноге, второй пытаясь попасть в штанину брюк, бездарно повалился на пол.

— Лена! — возмущенно, и вместе с тем как-то по козлиному убого и дребезжаще.

— Извиняюсь, что прервала в такой момент, но…с вещами на выход, — с этими словами я кивком указала на выход, — живо.

Он неуклюже поднялся и все-таки справился со своими несчастными портками.

Не знаю, как мне удавалось стоять ровно. Хотелось прямо здесь, при них, согнуться пополам и хорошенько проблеваться.

Красные полосы на его плечах, припухшие губы Марины – все это такая мерзота, что меня передернуло.

Ненавижу!

— Лен…

— Давай без лирики. Опустим душещипательные истории о том, что я все не так поняла. И что на самом деле у Мариночки случился инфаркт и ты, как истинный герой-спаситель юных дев, делал ей непрямой массаж сердца, через межножное отверстие.

— Тетя Лена…

— Какая я тебе тетя? — я перекинулась на дорогую «гостью», — ты приперлась в мой дом, пользовалась моим гостеприимством, жрала мою еду, а потом решила, что и мужем можно воспользоваться?

— Вы не понимаете…

— Заткнись. Мнение шмар – это последнее, что меня интересует в этой жизни. Встала и вышла, пока я тебя не вышвырнула отсюда.

— Но вещи…

Конечно, ее больше волновали шмотки, чем то, что по ее вине сломалась семья.

— Встала. И вышла, — по слогам отчеканила я.

— Лена! — кажется, к мужу наконец вернулась способность членораздельно говорить, — ты ведешь себя грубо.

Он попытался надеть маску сурового мужика, у которого все под контролем. Только мне уже было все равно. Забрало упало:

— Хрену своему нотации читай. Не мне, — вперила в него ледяной взгляд, под которым он стушевался, покраснел, задышал, как маленький мальчик, которого поймали за проступком, — И если ты не понял, то веду себя как обычная жена, застукавшая мужа верхом на подруге дочери. Так что взял свою шмару и свалил.

— Ленка!

— Хватит ленкать! Я не буду повторять дважды, Жданов! Проваливай!

— Это вообще-то и мой дом тоже…

— И ты решил, что это повод кувыркаться тут с залетной девкой, пока жены и дочери нет дома? Решил, а почему бы и нет, раз перед тобой так самозабвенно демонстрируют молодые прелести?

Дура я. Дура! Идиотка конченая! Кретинка!

Я же сразу поняла, что с этой девкой что-то не так. Сразу почувствовала. Все эти тревожные мысли, неприятные покалывания в груди – это интуиция моя вопила, предупреждая об опасности! А я не услышала ее, не поняла! Дура!

Надо было при первом же тревожном звоночке отправить Марину восвояси.

Только я этого не сделала! Я ни черта не сделала! Убедила саму себе, что мне кажется, и вот итог.

— Мариш, признавайся, фоточки Лешеньке сегодня отправляла? Решила, что это прикольно — попросить жену сфотографировать твою голую жопу, а потом отправить снимки ее мужу. — Судя по тому, как она побагровела, я попала в точку. — Так себе юморок. Дешевенький. На троечку.

Муж метнул на нее осуждающий взгляд и тоже покраснел до кончиков волос:

— Послушай…

— Еще слово, и я за себя не ручаюсь, Леш. Мне хватило твоего в край охреневшего «дверь закройте».

Он дернулся так, будто я его ударила:

— Я просто не хотел, чтобы дочь не увидела…

— Поздно, Жданов. Даша все видела. Каждую подробность вашей убогой случки. И твой вяло трепыхающийся зад, и свою «подругу», извивающуюся под тобой.

Наверное, что-то такое было в мое взгляде, потому что муж окончательно смутился и отступил:

— Идем, — буркнул Марине, которая уже кое-как напялила платье, — на адекватный разговор сегодня тут рассчитывать не стоит.

Ах ты, гад. Адекватности захотел, после того как я своими собственными глазами видела его потуги на любовном поприще.

— Но мне нужны вещи, — снова заблеяла эта овца.

— Оставь. Потом заберешь.

— Но…

— Послушай дядю Лешу, девочка. Он человек умный, фигни не посоветует.

Да, я разговаривала некрасиво. И нет, мне не было стыдно.

В этом помещении далеко не мне должно было быть стыдно.

— Завтра поговорим, — сказал он, поравнявшись со мной.

— Мы поговорим, когда у меня закончатся рвотные позывы от твоего присутствия. А теперь проваливайте. Живо!

Алексей досадливо сморщился и пошел к машине, которую в темноте и на нервах я и не заметила под навесом. Надо же, как знал, козлик, что придется снова садиться за руль, и не стал загонять ее в гараж.

За ним ломанулась Марина. Проскочила мимо меня как глиста через сливное отверстие и, цокая каблуками, побежала за моим мужем.

Надо же, и температура прошла у бедолажки, и тошнота с перегревом. Вот что животворящий секс с чужим мужиком делает.

Я храбрилась, накручивала себя, подбирала гадкие эпитеты и хлесткие слова, не позволяя себе остановиться. Потом что стоило только замолчать, и я начинала сползать в зловонную яму.

Когда заходила в дом, меня попросту колотило. Зубы отбивали такую громкую дробь, что казалось – еще немного и я прикушу себе язык.

Надо успокоиться. Взять себя в руки…

— Мам, — позади надломленный, испуганный голос, — они уехали?

Я прикрыла глаза.

Даша… Дашенька… Дарья, мать твою… Как же ты могла притащить к нам это…

— Да, — просипела я, — я их прогнала.

Она всхлипнула:

— Отец ушел с ней?

— Да.

— Он вернется? — в голосе нарастающая истерика.

Я молчала. Потому что единственный ответ, который сейчас крутился на языке это –«через мой труп».

Я слишком брезглива, чтобы принять обратно мужика, после того как своими глазами увидела измену.

— Мам, он вернется?

— Даш, иди спать… — устало выдохнула я.

Дочь всхлипнула еще раз, а потом, зажав себе рот рукой, чтобы не разрыдаться в голос, бросилась наверх.

А я выдохлась. Меня хватило только на то, чтобы уйти в самую дальнюю гостевую комнату и там медленно сползти по стенке на пол. По щекам бежали первые, обжигающе горячие слезы, боль душила. Я цеплялась пальцами за горло, пытаясь нащупать ту удавку, что стягивалась все сильнее и не давала нормально дышать. Царапала себя, но легче не становилось.