Ренн-ле-Шато и тайна проклятого золота

Сокровище обладает двойственной природой — как и все, что обычно скрывают от людских глаз. В тени может таиться как хорошее, так и плохое. Поэтому Роже Кайуа настаивает на двойной сути сокровищ. «Они невидимы и скрыты в тайниках; они являются талисманом из драгоценного материала, с ними связаны истории и легенды, порождающие суеверия. [148] Сокровище — это драгоценные камни, украшения или, строго говоря, вещи, вышедшие из употребления. Однако невозможно представить себе, чтобы тайник был набит банкнотами, векселями или чеками: бумажные деньги исключены из реестра сокровищ». Разумеется, бумажные деньги ненадежны и не могут обладать той магической аурой, которая необходима для сокровища-талисмана. Помимо этого, сокровище всегда олицетворяет собой наследие Прошлого: это символические остатки того, что было «в начале времен», в этом «святилище», предшествующем святому, сакральному, которое одновременно может быть и великим благом, и величайшим злом. В этом корни двойственного поведения ищущего, то притяжение и отторжение, которое он испытывает к сокровищу. В этом корни двойственной природы сокровища, которое может принести ищущему и вред, и пользу.

148

Очевидно, речь идет об «украшениях, которые приносят несчастье». Представление о «проклятом золоте» принадлежат к той же категории.

Вероятно, в силу своей «двойственной натуры» сокровище живет собственной жизнью, почти независимой от того, кто им владеет. «Тот, кто собрал его или нашел, — пишет Роже Кайуа, — никогда не воспользуется им; более того, им не будут пользоваться ни его наследники, ни даже те, кто помогал его искать. Таким образом, сокровище вновь вступает в игру и вновь попадает в более ловкие руки. Для кладоискателя сокровище является лишь свидетельством богатства, но не самим богатством: ни в одном романе вы не встретите героя, который бы потратил найденные им богатства. Это гарантия его исключительной судьбы, но состояние его текущего счета. Полагаю, перед смертью этот герой составит очередной ребус, указывающий путь к сокровищу, тем самым объявив новый конкурс на замещение вакансии „находчивого ума“». Как нам кажется, такое объяснение вполне подходит нашему Беранже Соньеру. В какой-то мере оно должно снять с аббата обвинение в дорогостоящих проектах и замыслах, поскольку он тратит найденные им богатства не на себя, но на благотворительные дела, а рассказы о великолепных приемах на вилле «Вифания» и пышных пирах, достойных Пантагрюэля, всего лишь пересуды. На самом деле аббат Соньер никогда не тратил сокровищ на собственные нужды. Но тогда это позволяет предположить, что он оставил зашифрованное символическое послание, дабы указать другим на эту «дверь, ведущую внутрь», которую откроет лишь тот, кто владеет ключом.

Люди, не верящие в существование «дела Соньера», настаивают на том, что в «труде всей жизни» аббата, то есть в интерьере храма Ренн-ле-Шато, можно обнаружить множество непростительных ошибок и противоречий. То же самое можно сказать и о «творениях» тех, кто был близок Соньеру, — например, о «научном трактате аббата» Буде, изобилующем ошибками и неточностями. Напротив, сторонники «дела Соньера» (хочется лишь спросить, кто затеял это «дело» и кто его судья?) настаивают на том, что все эти противоречия и неточности в трудах обоих аббатов сделаны не случайно, — для случайных огрехов их слишком много. Иными словами, в подобных «ошибках» кроется некая вещь.

Что ж, попытаемся приоткрыть «дверь, ведущую внутрь».

Глава II «ДВЕРЬ, ВЕДУЩАЯ ВНУТРЬ»

Легенды (особенно те, чей возраст не превышает двадцати лет) не умирают. Единожды возникнув, они неотвязно следуют за давшим им жизнь персонажем. Один из таких мифов упорно преследует аббата Буде, повествуя о том, что кюре Ренн-ле-Шато аббат Соньер был пешкой в серьезной шахматной партии, а предоставил эту пешку таинственным игрокам не кто иной, как кюре Ренн-ле-Бен. Согласно мифу, именно Анри Буде от имени «таинственного братства» руководил своим молодым коллегой в его поисках, раскопках и проектах. На сегодняшний день, однако, достоверно известно, что аббат Буде не был демонической личностью, действующей в тени и предоставляющей играть роль первого плана аббату Соньеру; в нем нет ничего общего с тем дьявольским жрецом, каким его любят изображать в «романе об аббате Соньере». Говоря об Анри Буде, аббат Мазьер, написавший множество работ о Разе, замечает: «Те, кто его знали, были удивлены известиями о том, что аббат, оказывается, хотел оставить некое послание. Ум аббата Буде был неспособен на такое». Кюре Ренн-ле-Бен был честным неподкупным священником и даже в какой-то степени пуританином. [149] Но его ошибка заключалась в том, что он написал и опубликовал произведение, озаглавленное «Истинный кельтский язык или кромлех Ренн-ле-Бен». Говоря откровенно, эта книга, вызвавшая к себе столь пристальное внимание в наши дни, была бы напрочь забыта, если бы не одно обстоятельство: к счастью (или к несчастью), Анри Буде жил и работал в Ренн-ле-Бен именно тогда, когда на месте кюре Ренн-ле-Шато оказался аббат Соньер.

149

По поводу пуританского поведения Буде в «Бюллетене общества научных исследований Од» за 1973 год была рассказана следующая история (р. 221). Как известно, Анри Буде был увлечен археологией и охотно принимал участие в раскопках. Однажды в начале XX века в ходе археологических работ на месте римских поселений была найдена удивительная статуя Венеры. Но поскольку Венера была обнаженной, аббат Буде, устрашенный этой наготой, отказался даже прикоснуться к статуе. Неужели это тот самый «жрец дьявола», готовый пойти на все по приказу неортодоксального братства, даже на лихоимство или вымогательство?

Справедливости ради нужно заметить, что аббату Буде следовало бы воздержаться от публикации своего «бессмертного» произведения: оно не принесло ему ничего, кроме сарказма ученых при его жизни и скандальной славы после его смерти. Если бы «Истинный кельтский язык» не вышел в свет, думаю, наука легко бы смирилась с такой грандиозной потерей… Но, в конце концов, что сделано, то сделано. Увы. «Истинный кельтский язык» занял почетное место не на полке с трудами по лингвистике, а в списке подозреваемых по «делу Соньера». Главное «обвинение», выдвинутое против аббата Буде, заключалось в том, что в своей книге он зашифровал ключ, способный открыть тайник кюре Ренн-ле-Шато.

«Истинный кельтский язык или кромлех Ренн-ле-Бен» — удивительное в своем роде произведение: при помощи множества лингвистических (в основном ошибочных) соответствий, опирающихся на наблюдения, касающиеся Ренн-ле-Бен и его окрестностей, автор намерен доказать, что кельтский язык был самым древним наречием мира. Следы этого древнего языка сохранились, как это ни странно, в Разе: аббат Буде без тени улыбки утверждает, что наречие, на котором говорят местные жители (автор не использует термин «провансальский язык»), — это остаток «истинного кельтского языка». «Все эти кельтские выражения, которые звучат вокруг нас, ныне вызывают презрение окружающих, поскольку те считают их ничтожными и грубыми. Однако бесспорно то, что именно таким был праязык, язык-первооснова, на котором говорил Адам и его дети» (р. 213).

Воистину удивительное утверждение. Однако оно не блистает новизной: в конце XVIII века знаменитые «кельтоманы» Ле Бриган и Ла Тур Д’Овернь уже выдвигали предположение о том, что первобытным языком человечества, на котором говорили в Раю, был «нижнебретонский» диалект. Чтобы убедить в этом читателей, Ле Бриган пользовался тем, что находил бретонские корни во всех современных языках. Анри Буде поступил так же. Но оригинальность его сочинения заключается в идее о том, что, помимо лангедокского наречия, наиболее точным воспроизведением древнего кельтского языка является современный английский язык. В юности, как известно, Буде получил право преподавать английский язык. В любом случае, метод, которым пользуется аббат, приводит его к удивительным заключениям. Например, таково объяснение, данное названию реки Риальзе на севере Ренна: «Риальзе — „real“ (rial), эффективный, „cess“, налог, подать — течет с востока на запад в небольшой долине, чьи благодатные земли, пригодные для земледелия, могли позволить обитателям выплачивать подати, установленные кельтами» (р. 227). Над этим стоит поразмыслить…

Кромлех Ренн-ле-Бен, о котором говорит Буде, на самом деле не существует. Это чистейший плод его воображения, но то, на чем было основано подобное представление, можно легко объяснить: ландшафт, раскинувшийся вокруг Ренн-ле-Бен, по форме напоминает цирковую арену, окаймленную утесами и скалами, — вероятно. Буде принял их за мегалиты, то есть за камни друидов, как говорили во времена кельтомании. Однако в своем исследовании автор с удовольствием покидает границы воображаемого кромлеха, обращая внимание и на другие «места обитания кельтов». Так, например, он объясняет, откуда произошло название Локмариакер (Морбиан): «Локмариакер расположен рядом с озером Ванна. [150] Его название означает „озеро, которое не допускает охотников. Вот компоненты его имени: „loch“ (lok), озеро — „to mar“, мешать — „yager“ (iagueur), охотник“ (p. 156). Ничем не хуже объяснение названия местечка Сарзо в Морбиане: „Все авторы, посвятившие себя изучению кельтских орудий труда, уверяют нас в том, что сетка, сплетенная из конского волоса, — это изобретение галлов. Однако они ничего не упоминают о том, где именно его изобрели или изготовили. Ответом на этот вопрос может послужить название Сарзо: „sarce“ (sarse), сеть, сплетенная из волос, — „to sew“ (s^o), прикреплять, сшивать“ (р. 156).

150

Аббат имеет в виду залив Морбиан.

И так далее, все в том же духе. Интересуясь всеми древними и современными языками, аббат Буде попутно переписывает на свой лад историю человечества. Таким образом, он дает понять, что имя Каин происходит от „to coin“, чеканить монету, изобретать: разумеется, разве не Каин считался предтечей кузнецов и металлургов? Содом образован от „sod“ („земля“) и „doom“ („судить, осуждать“), что полностью подтверждает известную репутацию этого города. И всякий раз, когда это возможно, Буде привязывает свои объяснения к родному краю, к части своего „кромлеха“.

Такие сумбурные идеи аббата вполне соответствуют тому духу кельтомании, который охватил просвещенную публику в XIX веке. Основой для его концепций и рассуждений о кельтской цивилизации стали идеи, извлеченные из работ Анри Мартена и Амедея Тьерри, из трудов „Кельтской Академии“ и историков-романтиков. Для аббата Буде, как и для перечисленных выше авторов, мегалитические сооружения принадлежали друидам и служили для жертвоприношений. Все это — чистейшей воды вымысел.

Однако, как видно, Анри Буде не сомневается в истинности этих гипотез и относится к своему научному труду со всей серьезностью: получателями обязательного авторского экземпляра становятся как просвещенные люди того времени, так и научные общества. Результат не замедлил себя ждать: произведение аббата получило отзыв в научном мире, но не столь лестный, как, вероятно, хотелось бы аббату. Резюме Академии наук, надписей и изящной словесности Тулузы за 5 июня 1887 года было составлено в довольно ироничном тоне: „Мы не в силах дать подробный критический анализ всех фантастических гипотез и случайных утверждений этого автора, обладающего, судя по его смелым теориям, исключительно богатым воображением. Занимая религиозную позицию, автор использует методы, не имеющие ничего общего с тем, что в наши дни называется лингвистическим изучением… Мы были немало удивлены, узнав, что единственным языком, на котором говорили до Вавилонского столпотворения, был современный английский, сохраненный тектосагами. В этом, собственно, и заключается суть всех великолепных лингвистических пассажей Анри Вуде“. Общество научных изысканий Од не более милосердно: „Какая жалость, что опорой для суждений автора послужили пространные и произвольные этимологические данные, из которых он извлек фантастические доказательства: жаль, что внимание ученого сосредоточено лишь на древних авторах…“ Но, как верно заметил Филипп Шробен в предисловии к переизданию „Истинного кельтского языка“, [151] книга аббата Вуде — „это огромная мозаика из тщательно выбранных цитат и выдержек, взятых из произведений XIX века, из которых аббат создает более-менее связный текст. Но его произведение — это не только собрание точных цитат, но и целые страницы затранскрибированных слов и их аналогий из других языков. Однако какую именно цель преследовал автор: восстановить „истинный кельтский язык“, как того требовала мода на все кельтское, распространившаяся в конце XIX века, — или же совершить „каботажное плавание“ вдоль гипотетического кельтского кромлеха Ренн-ле-Бен? К концу книги возникает ощущение, что Буде уже не помышляет ни о том, ни о другом: сбившись с курса, он блуждает в столь разных темах, как термализм и греческая мифология…“.

151

Nice, 1984, 'editions B'elisane. Это единственное переиздание оригинального текста 1886 года, в котором нет купюр или поправок.

Очевидно, „Истинный кельтский язык“ внес достойный вклад в собрание произведений, написанных в XIX веке эрудитами, населявшими центральные городки кантонов. В их стремлении рассказать публике о краях, к которым они питали горячую любовь, нет ничего корыстного или предосудительного, но, к сожалению, методы, избранные ими для изучения родных мест, не имеют ничего общего с научным подходом к делу. Многим из них попросту не хватало научного образования или, по крайней мере, серьезного отношения к объекту своего изучения. Анри Буде горячо интересовался историей своей малой родины, что, впрочем, не мешало ему испытывать интерес и к другим краям. „К великому несчастью любителей тайн и сокровищ, личные бумаги аббата Буде существуют до сих пор. Они свидетельствуют о кропотливой и напряженной научной работе, которую вел кюре Ренн-ле-Бен. По ним можно судить, с каким рвением этот ученый человек занимался этимологическими изысканиями, касающимися множества деревень и местечек Од, — и Ренн-ле-Бен не является исключением из правил…“ [152] Из введения, которое так и осталось неизданным, становится ясно, что Буде относился к своим теориям со всей серьезностью: все написанное им не являлось какой-либо криптограммой, предназначенной для того, чтобы привести кладоискателя к заветной кубышке». [153]

152

Pierre Jarnac. Histoire du tr'esor de Rennes-le-Ch^ateau, p. 287.

153

Pierre Jarnac. Histoire du tr'esor de Rennes-le-Ch^ateau, p. 289.