Репетитор
Шрифт:
– Чего-чего?!
– Не в обиде… И никакого не надо протокола… Черт, хлещет как… Он не мог по-другому… и я тоже… вот и разобрались. Мама, затылок!
Мотоцикл зарычал и рванул с места.
21.
Ксения Львовна Замятина и ее внук находились в центре местной цивилизации, шли вдоль магазинных витрин. Разговор был о Кате.
– Значит, ты похвалила ее копчушки - и все?
– допрашивал Женя с пристрастием.
– Пардон, а что я должна? Разучивать с нею текст басни? Она же текста еще не знает! А я столько слышала от поступающих этих "Волков
– Щемящий образ. А Катя - Лиса, так надо понять?
– у него желваки заходили от возмущения.
– Окстись! Если всюду тебе мерещится ее славная мордочка, - я за это не отвечаю…
Он замедлил шаг. Поглядев на него, бабушка поспешила раскаяться:
– Ну не гневайся, ну не буду… Понимаешь, меня сбивает с толку неясность твоей роли. Или то, что их сразу три!
– Какие еще три?
– Культурно-просветительная - раз. Организационно-меценатская, связанная со мной, с какими-то видами на меня, - это два. И, наконец, главная… определи ее, как хочешь, сам… но, по-моему, там все решает Эрос…
Женя почему-то ударил палкой по урне для мусора, случившейся по пути.
Но факты - полупризнал:
– Занятно. Ну допустим, допустим… Дальше-то что?
– А дальше - у меня маленькое опасение… только ты не рычи, я была бы рада ошибиться! Женька, а не может быть так, что самой Кате требуется только второе? Чтоб вытащили ее в Москву и поставили на лестницу-чудесницу, везущую куда-то вверх? А вся культура и вся лирика - это так… сбоку припека?
Он посмотрел на нее так, что она закрыла рукой лицо в комическом испуге.
– О, Боже… Марат, Дантон и Робеспьер, вместе взятые! Сказала ведь: это предположение только и дай Бог, чтоб оно было ошибочное…
Около фотоателье Замятина вздохнула:
– Хотела еще одну вещь сказать чисто фактическую, но ежели из-за этого я враг, - не буду.
И пошла дальше.
– Скажи, - попросил Женя.
– Скажи, это важно мне.
– Вот именно: нельзя ведь, чтобы тебе долго вешали на уши холодную вермишель? Мы сейчас прошли фотосалон… вернись, глянь на витрину.
Женя вернулся. Центральное место в экспозиции фотографий занимала та, где Катю обнимал матрос.
– Ну и что?
– быстро спросил Женя.
– Ну и что?
Но потом замолчал надолго. Матрос, известный нам под именем Костика, выглядел счастливчиком. Катя, хотя и уступала ему по части ликования, красовалась на главной улице по праву. Оба были в тельняшках, и очень вызывающей получилась у нее свободная от лифчика грудь.
Чтобы увести Женю оттуда, Замятиной пришлось вернуться за ним и взять его под руку:
– Пойдем, мне надо еще на почту…
22.
К телефонной кабинке со словом "Москва" на стекле была очередь, как всегда. Ксения Львовна закрепилась в ее хвосте и вышла на порог покурить. Женя что-то чертил на испорченном телеграфном бланке. Потом поднялся из-за стола и, вялый, рассеянный, тоже вышел наружу. Не глядя на бабку, произнес:
– Сегодня, ты говорила, тебя везут в Домский собор?
–
Да, а что? Второй билет есть, но ты ведь заранее сказал, что не сможешь?– Я смогу, пожалуй. Был назначен урок, но я отменю.
– Ну да… в конце-то концов, ты ж на отдыхе…
– Вот именно.
Они прохаживались там, у входа на переговорную. Неспокойно было Ксении Львовне: слишком явно и на глазах поскучнел ее Женька. Она решилась вернуться к болезненной теме:
– Слушай-ка… наверно, я зря в это влезла. Ты не особенно прислушивайся.
– К чему?
– Ну к моим предостережениям, страхам. Если тебе хорошо с ней - это и есть главное, вероятно. А матрос этот… очень может быть, что он - вариант моего Лаэрта… Студент мой, Лаэрт Курдиян, уходил в армию и попросил меня сфотографироваться с ним на память. Ну доставила я ему это удовольствие, а как иначе? И не думаю, что его девушка должна теперь шибко мучиться… А по-твоему?
Женя улыбнулся только.
– Она мне вообще-то симпатична…
– Девушка Лаэрта?
– Да Катя твоя! Ты прости, Женька… может, я действительно забыла, как это бывает… Знаешь, дай пенсионерам власть - за поцелуи штрафовали бы на санэпидемстанциях!
Он кивнул, усмехаясь. Какое-то время они еще топтались на каменном крыльце. Потом Женя подошел к местному автомату, он висел тут же.
– Смотри, тут указан телефон спасательной…
– Так позвони! Или ты решил не отменять ничего?
– Вот думаю… Нарушить слово, отменить ради концерта урок - в этом есть что-то немузыкальное. А?
23.
Инка поменяла холодный компресс на катиной физиономии.
– Очень раздуло?
– спросила Катя, хотя зеркальце держала в руке.
– Да терпимо… я думала, хуже. Интересно вот что: теперь это семейство навсегда отвалило от тебя или опять будет швартоваться?
Телефонный звонок. Подошла Инка.
– Да? Алло? Ну что молчите-то?
Швырнула трубку.
– Борис, наверно. Хотел послушать, дышишь ты еще или нет.
Аппарат зазвонил снова.
– Спасательная!
– грубым голосом сказала Инка в трубку.
– Не Катя, нет… А кто спрашивает? Огарышев? Что-то не слыхала… Это, случайно, не вы репетитор ее?
Катя хищно, стремглав выхватила у нее трубку; компресс при этом полетел на пол.
– Сам позвонил, надо же… Спасибо! Женя, можно я не приду сегодня? Нет-нет, я хотела попросить: давай наоборот - ты ко мне? Потому что… одну очень-очень важную вещь мне надо сказать. Такую, что у меня удобней. Да. И спросить… Не по прочитанному, - по жизни! Одна я буду, одна! Когда? Аккуратней только дорогу переходи…
И положила трубку. И как-то незряче посмотрела на Инку. А Инка встала, деловито оглядела помещение.
– Свечи есть?
– Есть… а зачем?
– Доставай. Две свечи, больше не надо. И негромкую музычку. Лучше даже классическую. Найдется такая?
– Симфонии, что ли? Нету… откуда? Ин, а зачем?
– Ну что "зачем"? Я поняла, что ты решила: сегодня или никогда - правильно? А для такого вечера нужен душевный комфорт… чтоб никакой казенщины. Прейскурант на стенке - за что какой штраф - я снимаю… Нету классической - поставь Мирей Матье: лучше, когда не по-русски… А за нос не переживай, он глаза не бросается… если, тем более, полумрак…