Репетитор
Шрифт:
Она хмыкнула, сощурилась:
– А если бывает - что тогда? Охранять вам меня не надо, найдется кому охранять. Нет, пан философ, не бывает страшновато.
– Зачем-то она полезла в ящик стола, на котором стояла ее музыкальная и звукоусилительная техника.
– Скучновато иногда - это есть… Ну кого мне бояться?!
Она направила на Женю пистолет большого калибра. Вполне серьезный пистолет, грозно-тусклая сталь.
– Ого! Это что - положено "ночному матросу"?
– Так точно! К стене лицом!
– скомандовала она отрывисто.
–
Женя охотно повиновался приказу и, носом касаясь стены, признал:
– Сдаюсь. Впечатляет, весьма.
– Во! А вы говорите: страшновато… Ну ладно, опустите ручки-то. Купила" я вас: он сигнальный! Ну - ракетница такая… Хотите пальнуть?
– предложила она, когда он вертел в руках этот пугач.
– В другой раз, Катя. Пойду я, поздно уже. Наверно я показался вам "каменным гостем"?
Катя упростила вопрос:
– Нет, очень даже культурный гость… Гуд бай, Женя.
– Гуд найт, - улыбнулся он и, помедлив, позволил себе козырнуть своим английским:
– I wish you all the luck in the world!
– Чё-чё?
– Просто пожелал вам всяческой удачи…
– С инглишем у вас тоже неслабо? И классиков - наизусть. Господи, это с такой-то головкой - и в 1-й класс! Лучше бы мне ее одолжили! Позарез надо. На три недельки, напрокат. Я бы с ней по-быстрому поступила в Ин-яз или еще куда-нибудь - и тут же вернула бы!
Женя ответил с непостижимой для нее серьезностью:
– Я обдумаю эту вашу идею, Катя. До свидания.
– Возьмите с собой греческих на дорожку, у меня дома запас.
Потом эти орехи, десятка три, довольно долго хранились у Жени нетронутыми, в виде каких-то сувениров: он всё вспоминал, как она их колола друг об дружку, и что говорила при этом, чем и как поражала его.
8.
В актерском Доме многие окна еще светились, но вход-тамбур из двух дверей толстенного стекла - оказался уже запертым на ночь. Женя подергал ее в тоске и страхе: будить дежурную, доказывать, что он отсюда, из такого-то номера, выслушивать нотацию о режиме - морока, стыд… Но дежурная поспешила открыть прежде, чем он обеспокоил ее.
Она выглядела примерно на 45 лет. На ней был фирменный халат и невысокая белая чалма на голове, на лице играло профессиональное радушие… нет, не только оно… Еще и скромно сдерживаемый интерес - именно к нему, похоже.
– Вы простите меня, - начал он.
– Да ничего, ничего, никакого тут беспокойства. Я вам лифт сейчас включу - на ночь мы его останавливаем… Это мне Катюша моя позвонила: мама, впусти, говорит, молодого человека, это он из-за меня так поздно…
– Вы… Катина мама?!
– Что, непохожа? Все говорили: верхняя половина личика - моя, нижняя - отцова… но это в детстве, а сейчас я уж и не знаю. А что, извиняюсь за такой вопрос - неужто у вас, человека образованного, столичного, с моей Катькой общие разговоры находятся?
– Вы знаете, - Женя отвечал честно, а поэтому не моментально, - находятся. Она у вас
натура незаурядная…– Да? А училась - не очень… И в том году на вступительных ее срезали быстренько. Даже вроде как надсмеялись.
– Я про Катины знания ничего не скажу пока, но индивидуальность… она же очевидна.
Женщина засмеялась:
– Кому ж ее пристроить, такую очевидную? "Очевидную-невероятную"? Нет-нет, это я не вас, это я сама себя спрашиваю. А вы отдыхайте. Бабуле привет скажите от Тамары Филипповны. Мы с ней много уж лет знакомые…
– Спасибо. Спокойной ночи.
Лифт увез Женю от ее сладко улыбающегося лица.
9.
Ксенина кровать была во второй комнате их полулюкса. Женя услышал оттуда:
– Это свинство. Можно было предупредить. Можно или нельзя?!
– Иногда нельзя, - кротко ответил он.
– А я повторяю: свинство! Мы с Кариной полтора часа искали тебя.
– Ей-то я зачем?
– Должно быть чего-то не поняла у Гегеля!
– съехидничала Ксения Львовна.
– И понадобилась твоя помощь.
– А я говорю, ну ее. Клиентка от слова "клей", - воспользовался Женя лексиконом, открывшимся ему на спасательной станции. Он прошел на балкон, где был встречен внезапным дождем. Сквозь ночь, сквозь пегие косые диагонали дождя светил в сторону моря Катин прожектор.
А вот и она сама, только очень уж маленькая отсюда: влезла на свою смотровую площадку, чтобы снять кое-какие вещички, повешенные сушиться. Сняла и, похоже, смотрит сюда… на его балкон! Всего несколько секунд, правда, но явно смотрела сюда!
Не стирая дождевых капель с лица, Женя возник перед отходящей ко сну бабушкой.
– Ксения… Как бы ты посмотрела, если б свои опыты педагогические я начал уже сейчас… здесь?
Ксения Львовна надела очки.
– Вот так - в них я лучше слышу. Как ты сказал?
– Ну в общем есть одна… одна абитуриентка, которой нужна моя помощь. По истории, по языку… по литературе отчасти. Ничего особенного, - тон его грубел от смущения, а взгляд ускользал от бабкиного.
– Наклонись ко мне, - услыхал он в ответ.
– Зачем?
– Нагнись, говорю.
Он нагнулся, она поцеловала его.
– Я очень рада, миленький. Могу я тихонько порадоваться? Ну и все. И помоги тебе Бог.
Женя отпрянул, рассерженный не на шутку:
– Чему, чему радоваться?! И почему у тебя такое осведомленное лицо?!
Старая актриса преспокойно сняла очки и щелкнула выключателем ночника на тумбочке. Единственным источником света сделался Катин прожектор за окном.
– Извольте, молодой человек, не орать на женщину, которая годится вам в бабушки! Разозлился, что я поняла, где ты был? Но я же не настаиваю на слове "свидание", назови иначе… пусть это будет "коллоквиум" - пожалуйста! Смотри только, чтобы девочка у тебя не усохла… Ну что стоишь? Все, проваливай, я хочу спать.