Реставратор

Он вскочил. Стул с визгом отъехал назад.

— Чёрт…

Он бросился к горе бумаг, сваленных на продавленный диван. Руки, обычно уверенные, двигались судорожно, разбрасывая папки, листы, фотографии. Где-то здесь. Должно быть.

— Что ты ищешь? — в голосе Марины, до этого ровном, прорезалась новая нота. Тревога.

— Отчёт, — пробормотал он, не оборачиваясь. — Вскрытие.

Наконец. Он выдернул из-под стопки пожелтевших газет несколько скреплённых листов. Ксерокопия, воняющая дешёвым тонером. Он почти бросил её на стол, под свет лампы. Руки мелко дрожали. Это была его территория. Здесь он понимал всё.

Глаза пробежали по шапке документа, пропустили описание трупа, вцепились в раздел «Результаты токсикологического исследования».

Сухой, безличный текст. Перечень веществ. И одно, выделенное жирным. Глеб медленно, с трудом разбирая буквы, словно читал на чужом языке, прочитал вслух:

— «…присутствие комплексного соединения на основе осмия… тетраоксид… в концентрации, несовместимой с жизнью».

Он поднял на неё глаза.

Она не ответила. Просто смотрела на него. И медленно, почти незаметно, кивнула.

Один раз.

Этот молчаливый кивок был страшнее крика.

Воздух в комнате загустел, стал тяжёлым, как ртуть. Бумажный хаос на столе перестал быть хаосом. Теперь это были части одного чудовищного механизма, и Глеб наконец увидел, как они с чудовищным скрежетом соединяются.

— Блядь, — выдохнул он. Это была не ругань. Это была констатация. — Один в один.

Он рухнул на стул, глядя в пустоту. Его мозг, работавший последние дни на износ, вдруг заработал с ледяной, кристаллической ясностью.

— Убийца не принёс яд. Не покупал, не готовил заранее. Он… он сделал его. Там. В подвале Корта.

Взгляд метнулся к Марине. Её лицо было вырезано из слоновой кости.

— Использовал те же реактивы, что и Корт. Он просто… он просто взял другой флакон. Осмий вместо родия.

Возникшая в голове картина была настолько чудовищной в своей извращённой простоте, что перехватило дыхание. Это было не просто убийство. Это был перформанс. Презрительный щелчок по носу. Убийца не просто лишил Корта жизни. Он уничтожил дело всей его жизни его же инструментами, в его же святая святых. Превратил мечту о вечности в орудие мгновенной, мучительной смерти.

И оставил тело у подножия часов. Тех самых, что должны были даровать бессмертие.

Как финальный, язвительный росчерк под некрологом.

Глеб поднялся. Три шага до стены. Разворот. Три шага до холодильника. Его старая Zippo в руке щёлкала, как метроном, отмеряя лихорадочный ритм. Щёлк. Щёлк. Щёлк.

Марина сидела неподвижно. Она уже всё сложила. Её системный анализ пришёл к финалу. Теперь она ждала, пока к нему доберётся он, волоча за собой по грязи свою человеческую, хаотичную логику.

— Итак, — начал он, буравя взглядом стену. — Портрет. Кто, чёрт возьми? Кто?

Он остановился напротив импровизированной доски на стене — приколотые кнопками к обоям фотографии подозреваемых.

— Первое. Доступ. Корт был параноиком. Он не водил бы в лабораторию всех подряд.

— Он водил туда тех, кого считал полезным, — ровным голосом поправила Марина. — Или тех, кем пренебрегал настолько, что не считал угрозой.

— Ладно. Круг сужается. Роман. Елена. Ты. Люди Зимина.

Щёлк. Щёлк.

— Второе. Знания. Кто из них отличит родий от осмия?

Он сам ответил.

— Роман — нет. Он хранитель, историк. Он всю эту «ересь» презирает. Он бы сжёг лабораторию, но не стал бы в ней копаться.

Он мельком глянул на Марину.

— Люди Зимина?

— Нефункционально, — ответила она. — Цель Зимина — контроль. Их протокол — инфаркт, несчастный случай. Быстро, чисто, без следов. А это… — она кивнула на бумаги, — это избыточно. Слишком много переменных. Это не нейтрализация. Это спектакль.

— Остаёшься ты. И Елена.

Он развернулся к ней. Она спокойно выдержала его взгляд.

— У меня не было мотива, — сказала она. — Мой мотив — защита. Это убийство — акт осквернения. Не только жизни Корта, но и гения часовщика. Нарушение гармонии. Я на такое не способна.

Глеб верил ей. Не потому, что доверял. Потому, что это было логично.

— Значит, Елена.

Щёлк. Zippo замерла.

— Но мотив… Месть? Ревность? Мелко. Слишком мелко для такого… замысла. Для этой дьявольской иронии.

Он снова начал ходить. Тишина в комнате стала плотной, тяжёлой, как мокрая ткань. Он чувствовал, что ответ совсем рядом, кружит вокруг, как хищник, но он никак не мог его разглядеть. Он смотрел не под тем углом.

Деньги? Нет.

Власть? Нет.

Контроль? Нет.

Защита? Нет.

Что же тогда? Какая сила могла породить такое чудовищное, элегантное зло?

И тут его накрыло.

Это не было озарением. Скорее, как будто в тёмной комнате его сознания со скрипом провернулся гигантский, ржавый механизм, и все части головоломки с оглушительным скрежетом встали на свои места. Гравитация сместилась.

Он замер посреди комнаты, и его медленно развернуло к стене с фотографиями.

Мотив был не в том, чтобы что-то получить.

Мотив был в том, чтобы что-то доказать.

Это не была месть женщины.

Это был реванш учёного.

Ярость не брошенной любовницы, а униженного интеллектуала. Удар был нанесён не в сердце. Он был нанесён в самое эго. В наследие. В magnum opus.

Убийца не просто хотел его смерти.

Убийца хотел доказать, что Корт — идиот. Слепец, потративший жизнь на погоню за призраком и не заметивший фатальную уязвимость в самом сердце своей работы. Уязвимость, которую убийца видел, понял и использовал.

Высшее унижение. Полное, тотальное интеллектуальное уничтожение.

Глеб медленно подошёл к стене. Посмотрел в лицо Елены на фотографии. Умные, язвительные глаза. Усмешка, которая никогда не доходила до глаз. И та самая привычка поправлять несуществующую прядь волос, когда она лгала ему о своих чувствах.

Она лгала не про ненависть. Она лгала про безразличие.

— Это не ненависть, — сказал он тихо, в пустоту. Голос был чужим, хриплым. — Это была… рецензия.

Он обернулся к Марине. Их взгляды встретились. В её глазах не было ни удивления, ни шока. Только мрачное, холодное подтверждение. Она пришла к этому же выводу своим путём. Через логику систем. Через психологию создателя.