Революция и флот. Балтийский флот в 1917–1918 гг.

В результате они окончательно развратились: научились бездельничать, грабить и убивать. Худший элемент, продолжая жить в командах, постепенно развращал и остальных.

Так вырабатывался тип столь ненавистного всем революционного матроса.

Он именно вырабатывался, а не был таким по природе. Революция избрала матросов своим оружием и умело отточила его для своих целей. В частности, использовали их и

большевики, которые отлично учли впечатление общества от кронштадтских и гельсингфорских зверств. Продолжая крепко держать в своих руках матросов, они их натравливали уже не только на офицеров, но и на «буржуев». Когда же «революционных матросов» не хватало, то ими стали переодевать просто всякий сброд, готовый на какие угодно преступления.

Вина лежит не столько на матросах, сколько на тех, кто их развращал, развратил и довёл до низин нравственного падения. Лиха беда — начало, а конец только венчает дело: начали эсеры, продолжили большевики.

Русский матрос был другим. Он не раз проливал кровь за Родину, доказывал отвагу и героизм духа. Севастополь, Дунай, Порт–Артур и многие другие события свидетельствуют о подвигах, вписанных им в Историю.

Вспомним и более близкое время. Сколько осыпанных милостями царедворцев отвернулось от царя и его семьи в трудную минуту, а простые матросы Нагорный и Седнев остались ей верны и преданы до самой смерти.

Когда, благодаря всеобщей измене, государь император с семьёй оказался в плену у революции, в группе оставшихся до конца ему верных слуг были и эти два матроса.

Царское Село, Тобольск, Екатеринбург. Они неизменно служили старым богам, отринутым взбунтовавшимся народом.

Кому приходилось, читая воспоминания благородного П. Жильяра о царской семье, видеть там фотографию богатыря–матроса с чисто русским, добродушным лицом, вряд ли тот не проникся невольной симпатией к этому, жизнь свою отдавшему за царя, простому человеку. Не мудрствуя, он исполнил долг пред царём, как то повелевала ему сделать совесть.

Мне представляется Тобольск, наследник цесаревич Алексей Николаевич, гуляющий в сопровождении верного Нагорного. Он не спускает глаз с цесаревича, готовый принять на себя и первую опасность, и первый удар ради спасения Надежды Грядущей России. Мне передавали, что когда Нагорному предлагали покинуть царскую семью, удивляясь тому, как он, матрос, продолжает ещё служить ей, Нагорный дал гордый, полный достоинства, ответ: «Своего цесаревича я никогда не покину.»

Увы! Ему пришлось покинуть цесаревича, но не доброй волей, а по злой неволе.

10 мая, в 2 часа дня, августейшие дети их величеств прибыли из Тобольска в Екатеринбург. Когда они выходили из вагона, шёл мелкий весенний дождик. С ними обращались грубо. Они сами должны были нести свои вещи. Великой княжне Татьяне Николаевне было уже не под силу нести тяжёлый саквояж; она прерывисто дышала и еле шла. К ней стремительно шагнул Нагорный: «Ваше императорское высочество, позвольте мне его взять.» В следующий момент, под ударом кулака одного из конвойных, Нагорный упал. Он молча поднялся, и на одно мгновение в его глазах сверкнули молнии, но потом сразу потухли: матрос понял, что он не имеет права ничего сделать красноармейцу, должен стерпеть и грубую площадную брань; должен всё перенести ради тех, с кем он был.

12 мая в числе других лиц, остававшихся при царской семье в заточении, Нагорный был взят из дома Ипатьева в тюрьму. Когда его выводили, он послал последний привет царской семье: перекрестил дом, в котором она находилась.

Он был расстрелян вместе с другими заложниками 19 июля, причём, идя к месту казни, ободрял других «смертников». Последние минуты его неизвестны, но, вероятно, он умер так, как дай Бог встретить смерть каждому.

Вместе с ним был расстрелян и Седнев, который вёл себя так же хорошо, так же доблестно.

Когда Екатеринбург был уже занят белыми войсками, тела расстрелянных заложников были найдены за городом, на свалочном месте.

10 августа состоялись торжественные похороны жертв красного террора. Улицы утопали в массе народа. Солнце, сверкая на золотых ризах духовенства, скользило по простым деревянным гробам, окружённым близкими погибших. Сзади стройно шли войска как почётный эскорт мученикам за Родину. Печальное пение церковного хора сменялось заунывными звуками траурного марша. Кружась и падая, шелестели пожелтевшие листья.

Особое внимание привлекали два гроба. Они были усыпаны цветами более, чем другие. «Кто это?» — спрашивали в толпе. «Нагорный и Седнев, слуги царской семьи, бывшие матросы со «Штандарта»», — отвечали шедшие за гробами.

Это те, скажем мы, кто смертью запечатлел раз принесённую ими присягу на верность.

Но, кроме Нагорного и Седнева, есть ещё и другие безвестные пока рыцари долга из простых матросов. Резким контрастом встают они на безотрадном фоне революции, свидетельствуя о том, что не во всем русском народе умер в сердце и совести Бог. Мне хочется написать несколько имён, утвердить их в благодарной русской памяти, но. ещё не время.

Приходилось мне слышать от лиц, бывших в Перми в июне 1918 года, рассказ о слухах относительно спасения великого князя Михаила Александровича. Говорили, что в числе отважных заговорщиков был и матрос, сыгравший видную роль в обеспечении тайны пути следования.

Таких исключительно верных матросов было, конечно, очень мало, как мало настоящих верноподданных осталось и во всей России. Но нельзя забывать, что сама судьба предназначила им так красиво проявить стойкость чести и духа.

Были и такие матросы, которые, находясь в общей среде и ничем решительно из неё не выделяясь, тоже являлись хорошими, честными русскими людьми. Вспоминается мне один случай, имевший место на Минной дивизии. Матрос, имени которого я называть не буду, ещё до революции вытатуировал у себя на груди огромный вензель государя, а вокруг слова: «Боже, Царя храни!» Понятно, что после переворота «товарищи» не давали ему покоя и всячески над ним глумились. Матрос сумрачно отмалчивался на все насмешки и только выше закрывал грудь. Когда прошли первые восторги революции и многие матросы превратились из оплота советской власти в её заклятых врагов, матрос, убедившись, что он не ошибался, высоко поднял голову и больше вензеля не прикрывал. В 1918 году на Невском видели матроса с царским вензелем на груди. Он нисколько не скрывался и шёл с полным сознанием своего достоинства. Не так давно мне был задан вопрос именно одним из тех лиц, которые его видели, — не знаю ли я, что это за матрос. Я, конечно, сейчас же стал расспрашивать о его наружности, а также поинтересовался узнать, когда точно его видели. Оказалось, что в самый разгар красного террора, после ранения Ленина и убийства Урицкого. Когда мне его описали, я больше не сомневался, что это — он. Жив ли этот матрос или пал уже жертвой чрезвычайки, я не знаю, но он встаёт в моей памяти как одно из характерных явлений в матросской среде.

Ещё один из матросов, уже — не исключение, но типичный представитель своей среды.

Имя его — Сапун. Это был блондин невысокого роста, довольно коренастый, с широким и смышлёным лицом. В прежнее время он был исправным и толковым матросом. Отслужив свой срок, он остался на сверхсрочную службу и честно служил и воевал. Наступила революция, с которой рушилось все, что раньше казалось таким простым, понятным и незыблемым; руководителей не было. Офицеры, которым раньше верили, за которыми шли в огонь и воду, сами не могли точно во всем разобраться, не могли удовлетворить и любознательность матросов, подобных Сапуну, просивших их объяснить массу новых слов, понятий и явлений. Сапуна опьянили митинги, казавшаяся ему красота революционных лозунгов. Понятия Вера, Царь, Родина для него отошли на задний план; их сменили чуждые раньше слова: завоевания революции, демократия, пролетариат и так далее. В конце концов, Сапун стал истым большевиком и спасение от всех зол разрухи стал видеть в торжестве советской власти. Полный веры в себя, в своё право и умение идти во главе всего, он принял на себя командование одним из батальонов отряда известного Дыбенко во время наступления немцев на Нарвском фронте. Вот тут-то и произошла трагедия: несмотря на личную храбрость и самого Сапуна, и его матросов, немцы вдребезги разбили отряд. «Ударившись до крови мордой об стол», Сапун прозрел. «Да я не только батальоном, а и взводом не могу командовать», — говорил он с отчаянием и смертельно возненавидел советскую власть. Во время выступления на митингах большевистских ораторов и Сапун, и его друзья прямо не давали им говорить, заглушая их слова криками: «Позор, довольно, долой.» На нежелательное влияние Сапуна на матросов советская власть не могла не обратить должного внимания. 27 мая 1918 года тем же приказом, которым увольнялся со службы Лисаневич, был уволен и Сапун, ставший его правой рукой. Как и Лисаневич, он остался на своём миноносце 7–го дивизиона, а после неудавшегося их ареста бежал вместе с ним на Архангельский фронт. Более нетерпимого, более свирепого врага большевиков, чем Сапун, трудно было встретить: он с лихвой расплачивался с ними за их обман, за предательство, за обиды, причинённые России, и за пролитую ими кровь. Не явился ли он прообразом будущей мести народа всем иноплеменным угнетателям?..

Продолжая рассматривать состав матросов, нельзя не упомянуть ещё одного яркого представителя из них, уже из категории «красы и гордости революции». Имя его неразрывно связано в истории с разгоном пресловутого Учредительного собрания. Это — Железняков [41] . Он сыграл очень эффектную роль в торжественных похоронах одного из бессмысленных мечтаний нашей интеллигенции, думавшей путём «четыреххвостки» перестроить всю Россию на свой лад. Инстинктивно, но как нельзя лучше Железняков выразил отрицательный взгляд народа на такой способ изъявления «его» воли. Вспомним хотя бы, как проводились выборы, сколько было допущено разных подлогов, подтасовок и мелких обманов. Ещё «блаженной» памяти Временное правительство всеми правдами и неправдами старалось оттянуть срок созыва Учредительного собрания, находя, что «деревня пока не совсем готова». Тщательно обрабатывая её в желательном духе, оно так ни в чем и не успело, ибо на смену им явились большевики. Последние тоже не стеснялись в давлении на выборы. В результате Учредительное собрание оказалось в своём составе большей частью из самых отъявленных преступников, а меньшей — из весьма подозрительных личностей. Председателем его был избран бывший министр правительства Керенского Чернов, как известно, принимавший некогда самое деятельное участие в экспроприации в Фонарном переулке. Не менее «удачный» выбор был произведён и в товарищи председателя, которым оказалась «популярная» Маруся Спиридонова [42] . По собственному признанию этой представительницы революционного подполья, во время «старого режима» она вела самую энергичную пропаганду среди солдат и матросов, которым, кроме речей, «ради пользы дела» предлагала и себя.

41

Железняков Анатолий Григорьевич (1895–1919) — матрос Балтийского флота призыва 1915 года, анархист, активный участник революционных событий 1917 года и Гражданской войны на стороне красных. Погиб в бою, командуя бронепоездом.

Отличался храбростью и инициативой.

42

Спиридонова Мария Александровна (1884–1941) — выдающаяся революционерка, в 1917–1918 годах — одна из лидеров партии левых эсеров. Отличалась смелостью и принципиальностью, летом 1918 года разошлась с большевиками, неоднократно арестовывалась, начиная с 1905 года, убита в тюрьме НКВД без суда в 1941 году. Оценка её Г. К. Графом вызвана эмоциями автора воспоминаний.