Рейд за бессмертием

[1] Вокруг переговоров Граббе с Шамилем и выдачи сына в заложники существует масса спекуляций, основанных на поздних записях Магомета Тагира из Караха, писавшего со слов Шамиля и Юнуса из Чиркея. Мы придерживаемся следующей позиции: Джамалэддин стал аманатом без всяких условий и им должен был остаться вне зависимости от результатов переговоров; сдача Шамиля в плен со сложением оружия являлась для русских необсуждаемым условием. Все разговоры о том, что Граббе обманул Шамиля — не более чем уловка, призванная обелить сам факт поднятия белого флага.

[2] «Завалящий» Юнус окажется самым преданным сподвижником Шамиля. Пройдет с ним весь путь до конца, до поражения в Гунибе и пленения имама. Встречавшие его русские оставили о нем яркие свидетельства, как о справедливом и мудром человеке. Запечатлён рассматривающим свою рану на руке на картине Т. Горшельта «Пленный Шамиль перед главнокомандующим князем Барятинским 25 августа 1859 года».

[3] Для понимания уровня потерь ширванцев. Из статьи полковника Д. А. Милютина «Описание военных действий 1839 года в Северном Дагестане»: «баталионы средним числом было силою в 716 человек с 17 офицерами». То есть 12 июля два из трех батальонов ширванцев лишились всех своих офицеров!

Глава 2

Коста. Ахульго, 18 августа 1839 года.

Целый день, накануне встречи генерала Пулло с Шамилем, мюриды убирали тела погибших 17-го августа от многочасового артобстрела и штурма. Убитых было очень много. В этот раз не спасли защитников ни крытые траншеи, ни подземные убежища. Слишком яростно атаковали урусы. Пришлось много раз бросаться в шашки и терять все новых и новых людей.

Я карабкался по лестнице, поспешая за генералом. Мы шли в Ахульго. Миновали огромный госпиталь под открытым небом, бивуак куринцев, батареи. С трудом спустились по крутому склону Сурхаевой башни через темную деревянную галерею. По лестницам перебрались через ров. У меня не укладывалось в голове: как вообще можно было здесь воевать? От одного взгляда на пики Ахульго замирало сердце. От их неприступности. От их сурового величия, так непохожего на зеленые черкесские горы. Каких жертв стоило нашим захватить даже крохотный кусочек этой твердыни?

Перешеек между двумя рвами, между захваченным нашими передовым укреплением и второй линией обороны, назначили точкой встречи. Здесь каждый камень был пропитан кровью, иссечен осколками, выщерблен пулями. На этом узком отрезке погибли сотни — и апшеронцев с куринцами, и шахидов Ахульго. Мрачное место, но другого не было. Шамиль категорически отказался спускаться в русский лагерь, а Пулло — далеко отходить от русских баррикад. Доверия не испытывала ни одна из сторон.

На землю постелили ковер. За ним встала большая толпа вооруженных до зубов мюридов. Александр Павлович, неловко придерживая полы своей шинели (зачем он только пошел в ней в такой жаркий день?), бесстрашно перелез через туры. В сопровождении небольшой свиты из нескольких офицеров, надевших эполеты и ордена, и верных аварцев двинулся навстречу неизвестности, этой шеренге, дышавшей ненавистью и злобой.

Я шел рядом, немного подрагивая. Пусть мне не впервой сталкиваться лицом к лицу с опасностью и горцами меня не удивишь, но с религиозными фанатиками встречаться еще не довелось. Что от них ждать? Это не черкесы, свято чтящие кодекс Уорк хобзе! Нас не спасут ружья рот кабардинцев, нацеленные в данную минуту в сторону места переговоров. Насколько я понимал, лезгинам плевать на обычаи войны. Когда имамом был Гамзат-бек, к нему явились на переговоры юные аварские ханы. Их изрубили до смерти, а тела бросили, как псов, у дверей дворца их матери. Убивали как раз те, кто сейчас смотрел на нас с жаждой крови в глазах. Так они поступили с единоверцами, а в борьбе с гяурами дозволено все. Абсолютно все!

А еще я сейчас увижу легендарного Шамиля!

С нами было несколько жителей аулов Чиркей и Унцукуль. Захватили их на случай, если имам откажется говорить по-турецки. Один из них, Чаландар, насмешливо спросил знакомого по аулу мюрида:

— Откуда столько безбородых воинов в ваших рядах? Где их белые чалмы?

— Это наши люди. У нас мюридом называется тот, кто выказал повиновение всевышнему Аллаху, кто придерживается его религии, а не тот, кто надел чалму.

— Так! — согласился Чаландар и насмешливо добавил для нас по-русски. — Они нарядили женщин в черкески и дали им оружие. Рабов сюда нагнали. А все для того, чтобы показать, как много у них осталось воинов.

— И женщины могут стрелять! — осек я его ухмылку, совершенно неуместную в нынешних обстоятельствах.

«Чего он добивается? Чтобы переговоры сорвались, не успев начаться?»

Внезапно ряды воинов расступились, и к нам вышел Шамиль. Я узнал его сразу. Сорокалетний, он не сильно отличался от своих куда более поздних портретов. С телом и грацией настоящего воина, одетый, как и все, в темную черкеску и зеленый бешмет, с кинжалом на поясе и шашкой на шнуре через плечо, он ничем не выделялся среди своих бойцов. Лишь длинный белый шлейф его чалмы, ниспадавший за плечи, отличал его статус имама, а величавая походка — военного вождя. И умный пронзающий до дна души взор…

Он приветствовал нас. Я ответил по-турецки.

— Удобно ли почтенному хазрату говорить на этом языке?

— Я знаю много языков. С аварским я иду в бой, на кумыкском изъясняюсь с женщинами, на чеченском шучу, на турецком пишу падишаху, а на арабском говорю с Аллахом… Если тебе удобнее изъясняться на турецком, так тому и быть. Прошу, присаживайтесь.

Пулло сглотнул. Он явно волновался. Отдавал себе ясный отчет в важности встречи. В ее исторической и политической важности! И в ее опасности! Он неуверенно опустился на ковер, скрестив ноги по-татарски («Знаток — отметил я про себя. — Не станут горцы хмыкать и звать его женщиной»). Шамиль присел рядом, причем, подложил под себя полу генеральской шинели. От меня не укрылось его хитрое действие.

«Неужели он зафиксировал Пулло, чтобы уж наверняка заколоть его кинжалом, если что-то пойдет не так? Или в этом жесте есть некий сакральный смысл, которого я не понимаю? И один мюрид, подобравшийся ближе, с бебута руки не отпускает».

Шамиль заметил, что я все вижу. Тонко улыбнулся.

— Ты, драгоман, носишь русский мундир как-то по-своему. Такое впечатление, что он тебе не так привычен, как другая одежда. И смотришь не туда, куда обычно глядят наибы урусов.

— От вашей проницательности, имам сахиб, ничему не скрыться. Я много лет провел в Черкесии. И черкеска мне столь же привычна, как и мундир.

— Мне бы хотелось с тобой поговорить о той земле. Как там с исламом? Так ли крепки в вере наши братья, черкесы, как мои люди? Увы, сейчас не время. Но кто знает, быть может, нам доведется еще встретиться? Теперь же послушаем, что скажет нам генерал.

Пулло откашлялся. Достал из кармана лист бумаги. Начал говорить. Я переводил, повторяя каждый пункт несколько раз, начиная со второго:

— Славнейший сераскир, генерал Граббе, победитель Ташив-ходжи и аула Аргвани, поручил мне передать следующие пункты соглашения, которое должно быть заключено. Первое. Шамиль предварительно отдает своего сына аманатом. Это выполнено. Второе. Шамиль и все мюриды, находящиеся ныне в Ахульго, сдаются русскому правительству; жизнь, имущество и семейства их остаются неприкосновенными; правительство назначает им место жительства и содержание; все прочее предоставляется великодушию русского императора.

Тут же поднялся гневный ропот. Шамиль слушал с каменным лицом. Пулло невозмутимо продолжал, а я вслед за ним, повысив голос:

— Третье. Все оружие, находящееся ныне на Ахульго, забирается как трофеи.

— Это позор! — закричали мюриды. — От нас хотят безоговорочной капитуляции.

— Четвертое. Оба Ахульго считать на вечные времена землею императора Российского, и горцам на ней без дозволения не селиться.

Пулло закончил. С легким поклоном головы передал Шамилю листок бумаги. Мюриды продолжали шуметь, сжимая оружие все крепче и крепче. От их взглядов можно было прикуривать.