Резиновое солнышко, пластмассовые тучки

Но тут возникала другая опасность — прийти слишком рано. Минут за пятнадцать до начала урока, когда дежурные уже открыли класс, и он уже наполовину заполнился одноклассниками, которые уже перездоровались друг с другом и которым скучно. До урока еще десять минут, а им всем скучно. Вот тогда они и замечают Генку — надо же как-то развлечься. Поэтому за годы учебы Генка выработал инстинктивное умение приходить в класс не рано, но и не поздно.

Впрочем, сегодня это не помогло. Часы показывали без пятнадцати восемь; Генка открыл двери класса и, ожидая увидеть там от силы человек десять, обнаружил, что все уже в сборе. Даже никто, кажется, не заболел. Только позже Гена вспомнил, что сегодня четверг, а значит, в расписании имелся нулевой урок, начинавшийся в семь утра.

По мудрому решению администрации школы эти нулевые уроки планировалось посвящать обсуждению внешней политики Украины, либо просто воспитывать в течении сорока пяти минут патриотические чувства в подрастающем поколении. Это был урок словесного онанизма, где учитель и ученики должны были сорок пять минут переливать из пустого в порожнее. Директор лично следил за посещаемостью нулевых уроков, поэтому происходило обычно так: собирался весь класс, приходил не выспавшийся учитель, отмечал всех в журнале, потом выходил на минутку решать какие-то свои дела и уже не возвращался. Ученики дурели до перемены.

Как только Генка вошел, случилось то, чего он боялся больше всего — его заметили. На него посмотрели все тридцать пять человек, и от этих взглядов стало тяжело дышать. Кто-то тут же заулюлюкал, кто-то (Мамай, кто же еще) заорал страшным голосом: «Какашка!!!», кто-то плюнул в его сторону шариком из бумаги, но промахнулся и залепил в дверной косяк. Генка опустил глаза, ссутулился еще сильнее и засеменил к своей парте. Главное не поднимать глаз, твердил он себе, не смотри ни на кого и они о тебе забудут. А там и учитель придет…

Генка сел за свою парту, возле вечно что-то пережевывающей Веры-сектантки и, достав первый попавшийся учебник, зарылся в него, как в могилу.

Беда в том, что он сидит за второй партой. Если бы он сидел в конце ряда, его замечали бы меньше. Но у Генки плохое зрение, поэтому классная усадила его рядом со Святой Верой.

Вера-сектантка, или Святая Вера тоже являлась школьной знаменитостью. Эта могучая деваха с квадратным румяным лицом, огромными рыбьими глазищами и светлой толстой косой до задницы, несомненно слыла бы красавицей в забытой богом сибирской деревне XVIII века. Там, среди сугробов и диких нравов ценились такие — здоровые, широкоплечие, крепкие как изба, с толстыми ногами и грудью, навевающей мысль о тракторных подшипниках. Здесь же, ближе к цивилизации, ее единогласно считали уродиной. Здесь ценились изящные девочки в коротком и облегающем, а Вера, вдобавок к своей совсем не изящной внешности, всегда носила длинные бесформенные платья из грубой материи, цвета, приближенного к хаки. В них она походила на боевую машину пехоты. Школа хорошо знала Веру благодаря ее религиозным сдвигам. Родители Веры были свидетелями Иеговы с многолетним стажем и, судя по всему, промывали дочке мозги с детства. Поэтому Вере ничего не стоило пригрозить учителю физкультуры геенной огненной, рассказать всем о скором апокалипсисе или, став на колени, помолиться во время урока. Училась Вера на слабенькую «троечку», тупо заучивая материал и не понимая его, зато Библию, особенно Ветхий Завет, знала назубок и на истории, вместо заданного материала, часто рассказывала о том, как Моисей водил евреев по пустыне. Учителя Веру не любили, ученики стебались с нее, как могли, но она выдерживала все с типично христианским смирением… Повлиять на нее как-то, либо убедить в чем-то, что противоречило бы ее морали, было невозможно. Логика на Веру не действовала, а повлиять на Веру через родителей было тем более невозможно, что логика втройне не действовала на родителей. Генка видел их однажды — они приходили в школу раздавать свои сектантские брошюрки.

Самое смешное заключалось в том, что на третьей парте, за Генкой и Верой, восседал в гордом одиночестве Дима Сомов, которого за его футболку «Dimmu Borgir» называли еще Димма Сомов. У Сома были свои тараканы в голове, он слушал black-metal и однажды заявился в школу с перевернутым крестом на шее, вызвав любопытство учеников и панику учителей (Вера в тот день назвала Сома антихристом и пообещала такие муки в аду, что, слышавшему все, Генке стало за Сома страшно). Учителя требовали, чтобы Димка выбросил куда-то свой крест и подстригся; в итоге все пошли на компромисс — креста Сом больше не носил, но и стричься не стал. С тех пор Сомова упорно считали сатанистом; он сам этому способствовал, бросая в народ странные цитаты, про которые никто ничего не знал откуда они. Все думали, что это отрывки из каких-то сатанистских сочинений. Святую Веру Сом почему-то презирал особенно и издевался над ней совсем не изящной внешности, всегда носила длинные бесформенные платья из грубой материи, цвета, приближенного к хаки. Презирал так изощренно, что даже, привыкший к жестокости Кича, отмечал, что Сом порой перегибает палку. Димка Сомов называл Веру не иначе, как Кэрри. Она не читала Стивена Кинга, поэтому стильное заграничное имя ей, наверное, даже льстило.

— Слышь, Кэрри, — говорил Сом в маячившую впереди мясистую спину, — знаешь, я вчера Библией подтерся… — и Сом зачем-то уточнял. — Новым Заветом.

Мясистая спина вздрагивала. Святая Вера оборачивалась и, сопя ноздрями, испепеляла Сома взглядом.

Он же делал невиннейшее лицо и продолжал, разведя руками:

— Нет, ну а что мне было делать? Срать хочется, умираю, а в рюкзаке, кроме Библии, — никакой макулатуры. Ну я и взял немножко нагорной проповеди… как думаешь, не грех?.. Не, если грех, ты скажи, я помолюсь, там того говна всего ничего… Не, ты скажи, че ты молчишь…

Поначалу Вера бесилась, потом стала игнорировать Димку, но он, придумывавший каждый раз что-то новое, все равно умел вывести из себя…

Класс гудел, как улей. Учитель все не приходил, и Генка, стараясь ничем не привлечь к себе внимание, стал наблюдать краем глаза кто чем занимается.

Святая Вера склонилась, жуя, над очередным выпуском «Сторожевой башни». Статья называлась «Хочешь ли ты быть рядом с Отцом?» Зная, какого Отца имеют в виду, Генка отвечал однозначно: не сейчас. Сомов, натянув наушники и растянувшись на парте, ушел в мир зла и насилия. На соседнем ряду Ева и Кристина, изобразив заинтересованность на милых мордашках, слушали разрывающегося от эмоций Игорька, который носил серьгу в ухе и розовые очки, и поэтому считал себя неотразимым. Черненькая Ева и вечно красившаяся то в блондинку, то в рыжую, Кристина по праву считались самыми красивыми девочками класса; обе были законодательницами женской школьной моды и у обоих было, по слухам, полно парней, начиная от шестнадцати лет и папиной машины — и по возрастающей. Шумный Игорек, клеившийся то к одной, то к другой, пролетал со своими розовыми очками, как фанера над Атлантическим океаном. Это было очевидно всем, кроме него. Подошедший к парте девчонок, Кича задумчиво кивал, пытаясь выловить в монологе Игорька паузу, чтобы тут же толкнуть какую-то свою телегу. Генка побродил взглядом по партам: кто читал, кто рисовал что-то в учебниках, но в основном все разговаривали. Более остальных Генку интересовали вторая и третья парта первого от окон ряда. За второй маячила лысая смуглая и раскосая морда Мамая, или Михея, или просто Миши Мамаева. Рядом сидел Серега Друг — существо, не смотря на доверительную фамилию, необычайно злобное и подлое. Друга знала вся школа — он торговал травой и продал бы в рабство собственную семью, найдись только покупатель. Это был человек, способный, напоив вас, продать ваши почки на черный рынок — связи у него (Генка подозревал) имелись и для этого. За третьей партой сидел Женя Петров по кличке Экскаватор и Кича, который сейчас подошел к девчонкам. Экскаватор тупо смотрел в окно, а вот Мамай с Другом глядели в сторону Генки, явно что-то замышляя.

Генка снова закопался в свой учебник, чувствуя, как внутри все холодеет. А может, они не на меня смотрят, подумал Гена с надеждой, может, на Сома… Он почувствовал, как в шею кольнуло что-то мокрое, оказавшееся наслюнявленным шариком из бумаги, и стало ясно, что смотрели они именно на него. Генка похолодел еще сильнее и зарылся в учебник глубже. Следующий шарик попал Гене в бровь и Друг, загоготав, проорал:

— Почти в яблочко!

— Цель: Какашка! — поддержал его Мамай и, имитируя звуки наводки ракетной установки, выстрелил в Генку, но промахнулся и крикнул:

— Казашка, если я щас не попаду, ты выгребешь тако-о-ой пизды… — и они с Другом одновременно подняли стволы своих трубочек из-под шариковых ручек.

Стреляли они в течении пяти минут, потом прозвенел звонок на перемену. Генка тут же вскочил и пошел к двери, стараясь выскользнуть незаметно, но случилось то, чего он боялся — Мамай заорал ему в спину: «Какашка, сюда!»

Генка медленно остановился, и, еле сдерживая унизительную плаксивую дрожь в голосе, пропищал:

— Зачем?

— Бля, сюда иди, мутант! Пока я добрый.

Генка повернулся. Что делать? Можно было, конечно, убежать, только потом ведь все равно возвращаться, куда от них денешься? Мамай с Другом стояли возле учительского стола и глядели на Генку со злой веселостью; рядом, за партой сидел Кича и, в предвкушении забавы барабанил пальцами по учебнику. Гена затравленно огляделся — класс превратился в копошащийся муравейник и мало кто обращал на него внимание. Ну, разве что пара-тройка выжидательных взглядов.

— Слышь, чучело! — крикнул ему Друг. — Ты че, туго всасываешь? Шевели протезами!

И Генка пошел — пошел, как на расстрел. Сейчас меня будут бить, подумал он с отчаянием.

— Какашка, — обратился к нему Мамай, лениво улыбаясь и спрятав большие пальцы в карманах джинсов, — Какашка, помнишь, я говорил, что если не попаду, ты получишь пизды? Было такое?

— Но ты же попал… — пропищал Генка.

— Ну и что? А после этого я не попал. Зато ты, Какашулечка, ой как попал…

— Какашенция, — вмешался остроумный Кича, — мы с пацанами посовещались и приняли очень важное для тебя решения. Судьбоносное. Сегодня, Какашечка, величайший день в твоей жизни. До этого дня процесс получения тобою пизды носил беспорядочный и не организованный характер…