Резиновое солнышко, пластмассовые тучки

— Соплежуйка, не дай бог увижу тебя с Артуром — все зубы повыбиваю. Нечем будет сопли жевать. Ты меня поняла?

— Маха, это ты не понимаешь. На такой кусок сала, как ты, у нормальных пацанов просто не встает. На фиг ты покрасилась? Ты думаешь, это тебе поможет? На тебя даже Сиська не поведется!..

В какой-то момент (когда именно — Юля не заметила) они обе начали орать, совершенно не слушая друг дружку. Она не понимала, что орет ей Маха; более того: она перестала понимать, что она сама орет. У нее было лишь одно желание: растоптать, унизить, раздавить, уничтожить этот обесцвеченный перекисью и втиснутый в дорогие шмотки кусок мяса.

Потом Маха бросилась на нее. Маха была крупнее (хоть и не намного — все-таки Юля преувеличивала полноту соперницы) и дралась как мальчишка: кулаками. У Юли же был один существенный плюс: кожаные ботинки со свинцом в носках, сшитые под заказ специально для нее. Последний папин подарок.

Все произошло мгновенно и незаметно — как обычно. Юля, пытаясь восстановить дыхание, стояла у стены, все еще сжимая кулаки. Краем глаза Юля заметила у своего двойника в зеркале ссадину над бровью. В глазах, словно по инерции, мелькали Махины кулаки, хотя Маха уже давно пятилась к двери, сильно при этом хромая. В ушах застыл резкий кошачий визг.

— Тебе пиздец, — пообещала на прощанье Маха и выскочила из туалета.

Хорошо, что я не захватила одну из своих игрушек, устало подумала Юля, опираясь о стену. Было бы сложно удержаться. Трудно быть рассудительной, когда у тебя в рюкзаке пистолет Макарова.

Она отчетливо увидела, как это было бы: Маха падает с дыркой во лбу, ударяясь головой о серую кафельную стену. Из ее головы брызжет тоненький кровавый гейзер. Юля переступает через тело. Все глупые законы, заставлявшие это тело куда-то бежать, чем-то заниматься и на что-то претендовать разом прекращают свое действие. Маха впервые становиться тем, чем она всегда являлась — куском мяса.

Убийство наполняло Юлю трепетом. Есть человек — и есть горы духовного хлама. Есть личность, которую он считает бесценной, есть проблемы — для него неразрешимые, есть высочайшие помыслы, есть драгоценнейшее эго, есть надежды, есть стремления, есть концепции, есть желания, иногда даже есть мысли. Все это свято. Все это нужно. Все это бесценно. И вот кто-то думает, что выполняет назначенную судьбой работу; кто-то — что некий Бог следит за его грехами; кто-то считает, что призван чем-то там управлять и без него оно не управится. Но тут появляется Юля — девушка со странными мыслями и еще более странными капризами. И что главное: девушка с пистолетом Макарова. И выясняется, что человеческая личность действительно бесценна. Она ничего не стоит. У нее нет цены. Расщедрившись, можно заплатить за нее девятью граммами свинца; это даже дешевле, чем бесплатно. И где теперь все те желания и комплексы, где Бог-покровитель, судьба и космический разум? Остается лишь мясо.

Юля поднялась на третий этаж и без стука вошла в кабинет географии. На пороге она чуть не столкнулась с выходящей из класса Ведьмой — не поленилась таки, сука, прийти и проверить.

— На урок иду, Нина Васильевна, — сообщила Юля.

Ведьма ничего не ответила. Черные глаза, словно фары, обдали Юлю волной дальнего света, яркие губы надменно подпрыгнули к переносице, а горилловые ноздри слегка затрепетали. Ведьма хмыкнула и прошла мимо.

География шла полным ходом уже пятнадцать минут. Когда Ведьма пропала, Юля заметила, что к ней обернулись все тридцать голов. В конце желтых рядов парт, словно католический священник перед паствой, стоял Прець — маленький, рыжий, усатый и всегда веселый учитель географии в коричневом костюмчике с заплатами на локтях. Прець — это фамилия географа и это еще не самое в нем смешное.

— Можно войти? — спросила Юля, когда вошла.

— О, Саблежукова! — обрадовался Прець. Его рыжие усы зашевелились. — Явление Христа народу. Почтила нас визитом наконец. Чем обязаны, Саблежукова?

Юля промолчала. Перед тем, как впустить опоздавшего в класс, Прецю просто физически необходимо пару минут поострить. Тем более, если этот опоздавший — Юля.

Класс развеселился.

— Саблежукова, — продолжал Прець. — Ты принесла мне свою фотографию? А то я начинаю тебя забывать. Вот этой ссадины над бровью я, например, не помню Что случилось, Саблежукова?

— Упала, — отозвалась Юля, хищно взглянув на Маху. Та сидела за четвертой партой и что-то шептала подружке Катеньке, столь же тупой и агрессивной. Суки, подумала Юля.

— Ладно, Саблежукова, садись, — подобрел Прець. — И больше не падай. Это бывает больно. Вообще, не пойму, что у вас за класс такой травмоопасный! Кузину чуть голову не пробили, Маховская вон чего-то хромает, Саблежукова падает на ровном месте. Дети, вам надо молоко за вредность! Ладно, записываем тему: «Машиностроительный комплекс Украины»…

К четвергу похолодало. Солнце все еще бешено надрывалось, обливаясь золотистым потом и пытаясь согреть кого-то, как раньше, но стало ясно: как раньше уже не будет. О прогулках без колготок можно забывать. Теплые деньки октября если и не канули еще в ушедшее лето, то канут вот-вот.

Временами хлестали дожди, резкие и свирепые, как пощечины стервы. Да то и были пощечины — загулявшему лету, чем-то похожему на поэта Есенина, от высокомерной осени, чем-то напоминавшей Айседору Дункан. Становилось тоскливо. Черные деревья, размахивая скрюченными, словно артритом, ветками, заканчивали свой недвижимый стриптиз под музыку ветра.

Осень. А за ней зима. Это значит: слякоть, заиндевевшая грязь, бурые кленовые листья, словно рыбы, застрявшие в сетке школьного забора, белые узоры на окнах, замерзшие лужи, одинокие черные ночи с такой мощной акустикой, что слышно, как уходят поезда с Петровского вокзала; это значит: дневник, книги, черные вороны, набрасывающиеся на город, как на покойника, снег, ветер, тоска… Это значит: нужно пережить еще одну зиму, втайне надеясь, что весна все-таки будет… Это значит… Не сойти бы с ума, вот что это значит…

Юля затянулась сигаретой и вдруг увидела Генку, выходящего из школы. Она хотела спрятаться за углом, но было поздно: он ее заметил. Некоторое время он стоял в нерешительности, вглядываясь — она это, или не она? Все-таки в прошлый раз она была в черной юбке, а сейчас на ней сплошной унисекс: джинсы, кроссовки, куртка — все стильное, но какое-то серое. Приглядевшись, Генка все-таки узнал и медленно направился к ней.

Юля выругалась и выбросила окурок в лужу. Только этого урода здесь не хватало.

Шестой урок закончился пятнадцать минут назад, и вот уже десять минут Юля не отрывала глаз от выхода из школы, выслеживая нужного ей человека. Горика из седьмого «Д». Люди выходили толпами, она боялась его пропустить.

Генка подошел к ней, и она тут же надела на лицо фальшивую улыбку.

— Привет… — сказал он, краснея и чуть не заикаясь.

— Привет.

Он так волновался, что она даже заинтересовалась: а что он скажет дальше? И скажет ли хоть что-то?

— Как дела?

— Нормально.