Ричард Длинные Руки — император

— Я так и не понял, — продолжал Альбрехт в безмятежном веселье, — что она имела в виду?..

Я зыркнул в сторону Боудеррии.

— Заткнитесь, граф. Лучше расскажите, сколько ловушек выкопано по дороге к селу Верхние Ласточки?

— Не знаю, — ответил он простодушно, — но никогда не забуду то утро, когда я пришел будить вас, а из-под одеяла поднялась леди Алисия, которая не леди, вся такая голая, простите, обнаженная, фигура точеная, сиськи во, а это место…

У Боудеррии даже уши вытянулись в нашу сторону.

— Знаете, граф, — сказал я зло, — мне кажется, когда-нибудь ваш труп все-таки смогут найти.

— Ой, — сказал он, — спасибо, ваше величество, и за это…

— Но я не уверен, — уточнил я, — что его смогут опознать. Более того, я почему-то очень уверен, что не смогут.

Он сказал счастливо:

— Спасибо, ваше величество! Я тоже верю, что буду сражаться так люто и буду стоять на ногах, пока меня не изрубят на мелкие кусочки!

Боудеррия неожиданно мягко улыбнулась моей почти детской попытке сохранить такое в тайне, хотя, понятно, мужчин-девственников не бывает.

— Ваше величество, — прокричала она задорно, — я готова!.. Ко всему!

Альбрехт и Норберт переглянулись, Альбрехт буркнул:

— Не вышло, ну и ладно. Мы с вами?

Я ответил надменно:

— А не будете лишними?

— Смотря куда отправитесь, — ответил уже Норберт очень серьезным голосом.

— Сейчас день, — отрезал я. — Чует мое спинномозговое сердце, что и сегодня те твари не выйдут днем. В этом какая-то тайна, но мы ее разгадаем! Вы можете начинать прямо сейчас. Когда вернемся с прогулки, доложите свои соображения. Веские и аргументированные.

Глава 2

Между дальними деревьями словно бы появилось еще одно, только шагающее: Тамплиер, сам как выросший на просторе дуб, громадный и широкий, даже двигается, растопыривая руки, как дерево ветви. Издали поймал меня взглядом и пошел, слегка нагибая голову и глядя исподлобья, будто готовится боднуть.

Я ощутил некоторое напряжение. Хорошо хоть Сигизмунд чем-то занят, вдвоем они слишком тяжкое испытание для моей гибкой совести, оба слишком правильные и праведные.

Тамплиер заговорил тяжелым бухающим голосом еще издали:

— Сэр Ричард, готовитесь выехать из лагеря?.. Мы с вами.

Он сказал так категорично, что я лишь пролепетал довольно глупо:

— Мы — это Тамплиер Первый?

— Нет, — ответил он и бросил взгляд через мое плечо, — с сэром Сигизмундом.

Я обернулся, Сигизмунд подходит с той стороны, чистый и светлый, сияющий, как в горном ручье серебряная рыбка.

— Да? — спросил он живо. — Как здорово! Наконец-то.

В замешательстве я только и нашелся сказать:

— Да, но… это всего лишь прогулка. Ничего серьезного мы не ожидаем. Днем чужаки почему-то еще не выходили.

— Но могут и выйти, — прогрохотал Тамплиер. — Сэр Сигизмунд?

— Да, — ответил Сигизмунд с готовностью. — Да, сэр Тамплиер!

Тамплиер сказал мощно:

— Мы с вами, сэр Ричард.

Боудеррия слушала молча, но морщилась всякий раз, когда Тамплиер обращался ко мне, как к сэру Ричарду, а не его величеству. Хотя, конечно, привилегию называть меня просто по имени я распространил достаточно широко, но у многих хватает благоразумия не пользоваться или пользоваться только в исключительных случаях.

Я пробормотал:

— Надеюсь, и леди Боудеррия не возражает.

Боудеррия дернулась, словно ей всадили острое шило сразу в обе ягодицы, вряд ли кто-то рисковал обзывать ее леди.

— Не возражаю, — прошипела она сквозь стиснутые зубы, — не возражаю, ваше величайшее величество.

— Наивеличайшее, — скромно уточнил я. — Тогда по коням? Правда, у сэра Сигизмунда кобыла…

Сигизмунд возразил горячо:

— Кобыла тоже конь! В каком-то смысле.

— Ну вот, — сказал я, — так мы договоримся до нелепости, что и женщина тоже человек… Поехали лучше.

Сигизмунд сказал обидчиво:

— А что такого? Женщины тоже могут быть людьми. Хотя и не все, конечно. Хотя Господь вдохнул душу только человеку, а женщину делал потом из его ребра, единственной кости, в которой нет мозга, но есть предположение, что какая-то часть души Адама как-то попала и женщине…

— Душа, — пояснил я, — это бактерии. Их вдохнул Господь Адаму, а тот их передавал дальше. Для того и существует заповедь насчет плодитесь и размножайтесь. Для передачи души!

Сигизмунд не дослушал, решил наверняка, что снова шучу, бегом ринулся седлать своего коня. Тамплиер вызвал мощным окриком свое чудовище, похожее на могучего носорога в стальной броне, и вставил ногу в стремя.

Бобик помчался вперед, на Боудеррию поглядывал ревниво, но она трижды красиво свешивалась с коня на скаку, ловко подхватывала бревнышко, чего он никак не ожидал, и бросала ему довольно далеко.

Он сперва простил ее за то, что отвлекает часть моего внимания от его драгоценной особы, только он должен пользоваться моим вниманием, а потом и вообще милостиво и по доброте безмерной принял ее в наш отряд.

Впереди между деревьями наметился просвет, хотя какой просвет, прямо за могучими стволами вздымается багровая стена блестящего металла!

Я похолодел, сердце остановилось, не сразу понял, что это оптическая иллюзия. Маркус настолько огромен, что из леса показалось, будто он уже подступил прямо к линии деревьев.

Но выехали почти без опаски, хотя, конечно, я держался к Боудеррии поближе. Надеюсь, поняла по-человечески, а не по-женски. Тамплиер и Сигизмунд пустили коней сразу за нами, отрезав от лордов, что поспешили составить нам свиту.

Солнце от края леса нещадно ударило золотыми стрелами прямо в зрачки. За моими паладинами, держась на приличном расстоянии, показались между деревьями в празднично яркой одежде, даже болото не стерло краски, граф Гуммельсберг, бароны Дарабос и Келляве, за Альбрехтом держится доблестный сэр Бриан Кенговейн, он смотрит больше на Альбрехта, своего лорда, чем на меня, ибо вассал моего вассала не мой вассал.

Я щурил глаза и поворачивал так и эдак идею, что на планете пришельцев кроме болота может присутствовать и такая непривычная для нас особенность, как вечная ночь.

Хотя это для нас показалась бы ночью, а для них ясный и даже яркий день… Потому здесь солнечный свет для них просто невыносим. Он не только прожигает тонкую пленку век, даже нам трудно смотреть на солнце и с закрытыми глазами, а им так и вовсе это то же самое, что тыкать в глаза факелом.

Сердце радостно застучало, хотя подсознательно и так понимал, что да, они страшатся яркого солнца, но отметал эту глупую мысль, дескать, если от шума могут защититься затычками в уши, то и от яркого света можно одеть темные или очень темные очки.