Ричард Длинные Руки - принц императорской мантии

–  Уверен?

–  Или в кабинете, - сказал я, - Азазель мог позвать, чтобы не привлекать внимания хозяина и слуг. Пусть ждет. Надо напоминать всяким там, что здесь им не там, пусть знают, что царь природы и венец творения не является по свистку.

–  Кто бы ни свистел?
– спросила она тихо.

–  Кто бы ни свистел, - ответил я гордо, потом понял, кого она имеет в виду, подавил приступ панической неуверенности и повторил с достоинством: - Кто бы ни свистел! Свобода воли - это не пустая декларация. Раз Творец так сказал, так и есть.

В коридоре пусто, но, протянув руку к двери кабинета, услышал строгий голос Азазеля. Сам он развалился в свободной позе в кресле и меряет уничтожающим взглядом того блестящего молодого ангела с пурпуром в крыльях, что так наивно-нагло вломился в мои покои.

Оба повернулись в мою сторону, Азазель с хитро-торжествующим видом, дескать, противника нужно давить, чтоб не наглел, а пурпурнокрылый поклонился с самым виноватым видом.

–  Он уже извинился, - сообщил Азазель.
– Несколько раз. Дурак, конечно. Еще ничего не понимает.

Я буркнул:

–  Недавно перешел на сторону мятежников?

–  В точку, - подтвердил Азазель и перевел взгляд на ангела: - И что тебе велено?

Тот подобрался, стал выше ростом, голосок прозвучал еще неуверенно, но уже с гордостью отважных и мятежных:

–  Небесный легион практически истреблен, хотя еще и близко не подступил к Цитадели!.. Ал-фофаниэш предлагает вам почетное отступление и заверяет, что не будет преследовать бегущих.

–  Ого, - сказал я, - круто.

Азазель повернулся вместе с креслом в мою сторону:

–  Ты ему веришь?

–  Частично, - ответил я.
– Он должен говорить то, что в интересах мятежников, скрывая то, что не в их интересах. Это значит, если перевести на понятный язык, небесный легион, терпя большие потери, все еще продвигается по уровням ада вглубь. А так как ресурсов у Михаила больше, то наш архистратиг может пренебречь потерями и упрямо ломиться дальше.

–  Глубже, - уточнил Азазель.

Я повернулся к немного растерявшемуся ангелу:

–  Почему ты не порхнул к Михаилу? Он же вторгся!

–  Глава небесного легиона убивает всех, - объяснил он, - кто приближается на расстояние длины его меча. А ты, как мы слышали, руководишь всем наступлением.

Азазель вскинул брови и отвесил мне иронический поклон.

–  Не весьма, - возразил я с достоинством.
– Хотя это так, но это официально не признано международным сообществом людей и ангелов, так что я числюсь скромным посредником-консультан-том. Независимым консультантом! Хотя и весьма заинтересованным.

Он проблеял, ничего не поняв:

–  Ваше… Величество?

–  Хорошо, - сказал я, - изволю принять к сведению твое сумбурное сообщение. Иди.

Он отступил на шажок, спросил совсем детским голосом:

–  Так что насчет… временного перемирия?

–  Я выслушал, - рыкнул я, - и что-то изволю! А пока иди!

Голос мой прозвучал, видимо, весьма, ангел сжался, на его месте вспыхнул огонь, и когда там опустело, на пол медленно опустилось, кружась в воздухе, нежнейшее перышко багряного цвета.

Азазель повернулся ко мне:

–  И что будешь?

–  Ничего, - ответил я хладнокровно.
– Будем ждать посланца от Михаила.

Он поднялся, сладко похрустел суставами.

–  Ладно, а я пока пройдусь.

–  Над облаками?

Он не понял юмора, отмахнулся:

–  Да везде. Посмотрю пока, что, где и как. Жизнь, как ты говоришь, становится все интереснее. Чем ближе к концу, тем забавнее.

Он вышел вполне пристойно через дверь, даже закрыл за собой, я вроде бы услышал удаляющиеся шаги по коридору, но когда обернулся к столу, ощутив некое присутствие, из стены вышел человек в строгом костюме, который я бы назвал фраком, хотя, конечно, не фрак, а вполне почти обычный жипон, хотя пошит строго, со вкусом, для человека серьезного и значительного.

–  Сэр Сатана!
– воскликнул я почти радостно.
– Не признал сразу, богатым будете!.. Как хорошо, а то я уже подумал, не случилось ли что!

Он иронично приподнял бровь:

–  Чего?

–  Захворали, - пояснил я, - аль депрессия какая, поиски смысла бытия, серьмяжной истины, вы ж интеллигентный… гм… существ, не морда какая из просточертонародья. Присядьте великодушно, я в самом деле соскучился по вашей милости!

Он опустился в кресло, на мои слова сделал небрежный отметающий жест:

–  Когда гремят мечи, музы молчат, как говорят люди.

–  А что вам люди?

–  Любой голос, - пояснил он, - в битвах не слышен. Я тоже молчу, но не потому, что мой голос слаб. Я вообще против этих грубых методов решения споров и проблем. Если скажу им, бросьте эту дурь, я знаю радость слаже, кто услышит?

–  И кто послушает, - согласился я.
– Обидно?

–  Ничуть, - заверил он, но я почуял, что Князь Лжи нагло брешет.
– На таком примитивном уровне состязаться просто унизительно. Хотя да, сам когда-то был таким. Но я умнел, они - нет.

–  Отрываетесь от народа, - обвинил я.
– Нельзя быть чересчур умным, демократическая общественность не поймет. Нужно быть таким же, но чуть хитрее.

Он посмотрел хмуро:

–  И откуда все эти премудрости знаете?

–  Так, - ответил я скромно.
– Слышал где-то. На бегу. Или на скаку.

–  Или в полете, - добавил он невинным голосом.
– Знаю-знаю ваши штуки! Как смотрит церковь?

–  Она не смотрит, - сообщил я.

–  Отворачивается?

–  Я сам стараюсь не лезть на глаза, - объяснил я.
– Наше общество переживает сложный переходный период. Некоторые нарушения морали и даже закона неизбежны. Вот когда все устаканится, будем соблюдать и букву закона. А пока только дух!

Он покровительственно улыбнулся, но все равно я замечал некоторую растерянность в его лице, словах и даже движениях.

–  Мне нравится этот переходный период, - продолжал он с прежней покровительственной улыбочкой.
– Он начался сразу же после пинка Адаму, но все еще набирает разгон.

–  И не надейтесь, - предостерег я.
– Общество не может жить, тем более - развиваться, без строгих нравственных законов. И тогда уже не пройдут ваши штучки… Ну, не совсем, чтобы нет, но с каждой эпохой будет все труднее. Вроде бы легче, но труднее!.. Все жду, когда вы скажете о своей позиции насчет Маркуса.