Римские игры

– В том-то и дело, что нет, никогда, – он замялся. – Да, еще…, эта сивилла…, старуха. Пока ты спала, я покопался в Интернете, и кое-что нашел. Ее рассказ про Агриппу…, ну, тот, иерусалимский царь. Так вот, ее слова удивительным образом совпадают с текстом из «Иудейской войны» Иосифа Флавия.

– Ага, теперь ясно! Ты читал эту книгу, и…

– Если бы! Я до сих пор даже не держал ее в руках.

Глава 4. Под звуки танго в «Буэнос-Айресе»

Филипп Синистер никак не мог запомнить разницу во времени между Москвой и Нью-Йорком. И на сей раз, как и всегда, позвонил Максимову в три часа ночи и задал весьма распространенный, но от этого не перестающий быть нелепым, вопрос:

– Я тебя случайно не разбудил?

Затем, терпеливо выслушав естественный в таких случаях ответ, примирительно произнес:

– Когда узнаешь, по какому поводу я звоню, будешь умолять будить тебя каждую ночь до конца жизни.

– Короче, Фил, я сплю. Какая жалось, что ты всё еще не женился – было бы, чем заняться… Перезвони утром.

– Утром я лягу спать. Есть дело. Надо встретиться. Через три дня буду в Буэнос-Айресе. Сможешь подскочить?

– Фил, ты в своем уме? Мне, кроме всего, виза нужна.

– Не комплексуй, Алекс. Я обо всем договорился. У меня приятель в их МИДе. Визу оформят за один день. Это же не Ю-Эс, дорогой, это – Аргентина. У них такой же бардак, как и у вас. Кроме того, ты их покупатель. На собеседовании скажешь: не дадите визу, перестану есть аргентинские стейки!

– Фил, ты можешь объяснить, в чем дело? Что за ковбойские шутки? В вашей деревне так принято, да?

И он излил весь накопившийся запас антиамериканизма. Фил слушал терпеливо, как и полагается толерантному американцу. Потом, как ни в чем ни бывало, расспросил про Алену (все Окей!); про погоду (с октября по май в Москве только плохая погода и другой не бывает); про работу (какая, к чертям собачьим, работа в три часа ночи!). Засим распрощался, выбив из Максимова вялое, но однозначное, обещание назавтра заняться визой.

Оплату поездки он брал на себя. Точнее – его газета приглашала русского репортера в качестве эксперта для особого расследования, имеющего важнейшее значение для безопасности Соединенных Штатов, бла-бла-бла…

Наутро, когда до Максимова дошло, что спросонья он наобещал Синистеру, он послал Филу сообщение:

«Фил, asshole, взял меня сонного за горло? Знаешь ведь, что за два дня выбраться из Москвы – нереально. Если нужна экзотика, то у нас есть всё, что только способен представить себе любой бородатый чудила вроде тебя. Прилетай в Москву. Кстати, об Аргентине: на Тверской открылся ресторан «Буэнос-Айрес». Уютное местечко. Таксисту в Шереметьево так и скажешь: Буэнос-Айрес! Он поймет.»

Максимов не соврал – место было действительно уютное. Стены увешаны фотографиями из жизни города, известного как родина танго, и, как утверждают сами аргентинцы, столицы футбола. На стенах изображения знаменитых футболистов перемежались старинными дагерротипами аргентинских певцов-легенд. Картинки были в кофейных тонах, так же, как и прочий ресторанный реквизит, как бы подчеркивая: вы попали в мир кофе, сеньоры! Латиноамериканский дух ресторана усиливала певица – мулатка, старающаяся развлечь немногочисленную в этот час публику.

Потом на крошечную сцену, словно с потолка, свалилась тропическая парочка. Оба в красно-черном – они чеканили танго, пересекаясь на встречных курсах и вновь элегантно расходясь: то начинали двигаться в ускоряющемся темпе милонги, то выдавали каскад виртуозных поворотов и вращений в стиле танго-вальс.

Фил опаздывал – пробки.

Максимов допивал третью чашку кофе, когда в дверях появился он – бородатый, большой, добрый, всем обличьем являвший полнейшую противоположность своей фамилии 4 .

4

Синистер – зловещий

К тому же он был почти родным: бабка по материнской линии родилась под Смоленском, но была смыта вместе с родителями с берега зарождающегося нового миропорядка в пучину капиталистического хаоса еще «первой волной». После нескольких лет мытарств семья, поверившая в справедливость, которой повеяло от Веймарской конституции, обосновалась в Германии. Там и родилась, красавица Эсфирь, будущая мама бородатого, толстого, но замечательного во всех отношениях Филиппа. До того, как родить это чудо природы (конечно, она родила его без бороды, но толстым он был с самого начала), семья по счастливому стечению обстоятельств переселилась в Швейцарию, где Эсфирь счастливо вышла замуж за очарованного Альпийскими горными красотами и непревзойденным шоколадом американского журналиста, сладкоежку Роберта Синистера… будьте знакомы – батюшка Филиппа! – и упорхнула с ним за океан. Но самое замечательное в этой незатейливой истории: все эти годы в семье бережно сохранялись традиции русского языка и культ русской литературы. Именно благодаря знанию русского судьба забросила Фила в растерзанный войной злосчастный Афганистан, только вместо врагов он обрел там друга.

Максимову вспомнилось, как они встретились тогда.

Нашим слили информацию о партии чарса в горном кишлаке. Ребята в одно мгновение поднялись, рванули туда и устроили засаду. Знали – за чарсом придут. Он был начинающим репортером, и сидел в засаде с нашими парнями. Ящики с чарсом – полторы сотни – были сложены за дувалом. Ребята подожгли их. Духи попались на удочку и спустились с горы. Ребята хотели подпустить их поближе – был приказ: «Огонь по команде», – но один солдатик – молодой, салага – не выдержал, когда перед его носом вдруг возник здоровенный дух, закрыв полнеба. Это был чернокожий двухметровый верзила, и парень перепугался и выпустил весь рожок в верзилу – «дух» упал прямо на него, придавив своим огромным телом. Тогда ребята и поверили, что «америкосы» воюют на стороне духов, хотя этот был наемник, отморозок. А тогда Максимов сам сдуру полез с камерой, куда ни в коем случае лезть не следовало. В итоге болтался между жизнью и смертью у духов две недели. А Фил его вытащил оттуда, из их ямы… Тогда Максимов понял, что такое страх и что боятся все, только некоторые не верят, что с ними может плохое произойти… Такая вот недооценка опасности, такое искажение реальности. А ведь именно они потом становятся героями. Про таких сумасбродов говорят: вот, мол, ничего не боится. Чушь! Такие тоже боятся, но побеждают страх. Он не герой, а полез туда, как умалишенный – думал, если репортер, то заговоренный. Но его долбануло! Засыпало при взрыве – ребята в этом кошмаре не сразу спохватились. Очнулся уже у духов… Рот полон пыли, песок на зубах скрипит, на языке гарь тринитротолуоловая. И тут, Фил! Спас его, когда духи хотели отрезать его единственную, такую любимую и драгоценную для него голову. Идея Синистера обменять пленного русского коллегу на остатки несгоревшего чарса, оказалась, как они, янки, выражаются, brilliant! А духи согласились, и он его выторговал, торговец благословенный! Наши даже и не чаяли его живым найти, когда Фил через старика… пастуха-не пастуха, а может, наркокурьера, – они все там этим живут – с нашими связался. Ребята, можно не сомневаться, чарс вкусили, на пробу, так сказать. Рассказывали потом – первосортный товар! Ходили все под кайфом, а запаха нет, только глаза красные, осоловелые, но начальство особенно не пристебывалось, так как насчет красных глаз в уставе ничего не прописано. Да и спирт начальство по-своему, по-командирски, распределяло… Что еще оставалось парням кроме чарса. Они тогда тоже попробовали эти темно-коричневые пластинки, крошили в табак – кайф неслабый и привыкания нет – идеально для мусульман, – и сухой закон соблюден и под балдой, опять же… Но самое, блин, обидное, что командиру роты тогда врезали свои же… И за что?! Приканали два жирных борова из полка, стали из него жилы тянуть, садисты: кому, мол, в голову идея чарс поджечь пришла? Старший лейтенант раненый, хоть и царапина, а все равно обидно. Максимов только потом въехал, ребята подсказали, что именно гнид этих так взбесило – чарс! Это же бабки! Они же, motherfuckers, его и сбывали… Как их скрутило! Вместо того, чтобы дрянь эту захватить, ребята чарс поджигают. Это же все равно, что деньги палить… Их деньги! Уроды!

А Филу он, как говорится, по гроб жизни! Вовек не забудет, как вытащил он его из той задницы.

Музыка стихла, танцоры, выдав напоследок несколько па хабанеры, упорхнули за кулисы.

– Как работа? – спросил Фил, орудуя ножом и вилкой.

– Да вот, решил заняться нейтральной тематикой…

– Ты знаешь не хуже меня, что нейтральной тематики не бывает, Алекс, – пожал плечами Фил.

– Это как посмотреть, – возразил Максимов. – Друзья иногда подкидывают работенку для отдела происшествий. Знаешь, я начал втягиваться… Даже интересно. Иногда чувствуешь себя сыщиком. Да, кстати, если ты тащился сюда, через океан, чтобы втянуть меня в очередную авантюру, имей в виду, мимо! – заранее определил свой нейтралитет Максимов.

– Слушай, Алекс, я всегда считал тебя первоклассным журналистом. И…, – он запнулся, – требуется твое участие.

– Так я и думал. Помогу, конечно, но работы невпроворот. На днях еще одно дельце друзья подкинули. Попахивает сектантами. А вообще-то я собирался махнуть с Аленой куда-нибудь на море, хотя бы на недельку.

– Подожди-подожди. С чего ты взял, что речь идет о помощи? Нужно твое стопроцентное участие.

– Хорошо. Вынужден выслушать, только учитывая, что ты совершил дальний путь. Come on, выкладывай!

– Окей. – Синистер выудил из своего видавшего виды потертого кожаного кофра ноутбук и водрузил его на стол.

Посетителей в этот час было еще немного. Поэтому никто не помешал Филиппу Синистеру, журналисту весьма уважаемого в Соединенных Штатах издания начать свой рассказ Александру Максимову, другу и также журналисту, избравшему независимость, игнорируя тот факт, что таковой в природе принципиально не существует.

Максимов не догадывался в тот момент, что некто невидимый и неосязаемый – и по утверждению науки и всех рационально мыслящих людей, несуществующий, – уже завел и запустил воображаемые часы, отсчитывающие минуты до начала не-поймешь-чего – драмы ли, комедии? А для кого-то, возможно, и трагедии.