Робеспьер. В поисках истины

Не прошло и недели, как русская княгиня сделалась своим человеком в замке герцога.

Всем сумела она здесь угодить и всех заинтересовать. Со старыми принцессами припоминала она истории, случившиеся при европейских дворах в то время, когда они ещё были молоды и играли роль в свете, с капелланом толковала про Италию, где долго жила и знала множество выдающихся личностей, аббату Лилье сообщала такие подробности про революцию во Франции, которых ему ни от кого ещё не удавалось слышать; даже фрейлин принцессы удалось ей к себе приманить советами по хозяйству, рецептами сохранять в свежем виде на зиму фрукты и делать консервы, а старый герцог сознавался, что никогда ещё ему ни с кем не было так приятно разговаривать, как с этой чужеземкой.

С возрастающим интересом слушал он её рассказы про российскую императрицу и её семью, про наследника цесаревича, его супругу, детей и приближённых. Со многими из этих последних герцог встречался в молодости при немецких дворах, а императрицу он помнил ещё маленькой Фике, в скромном замке её отца, когда она, в вылинявшем от стирки набивном холстинном платьице подносила в знак уважения к своим розовым губкам шлейф важных посетительниц, в том числе и покойной герцогини, его супруги, доводившейся принцу Ангальтцербстскому дальней родственницей.

Ему и раньше, невзирая на затворническую жизнь, удавалось немало слышать про эту необыкновенную женщину, изумлявшую всю Европу своим гениальным умом, деятельностью и великой душой, но всё от людей, в ту или другую сторону пристрастных, переходивших границы истины, восхваляя её добродетели или перечисляя её ошибки; княгиня же удивительно ловко умела держаться благой середины в выборе анекдотов про неё и рассказывала именно то, во что особенно приятно было верить.

Умела она также удовлетворить любопытство старого герцога и насчёт того, что происходило тогда в Польше. Из слов её нельзя было не вывести, что и при польском дворе от неё не было тайн, и со всеми она там была также интимно знакома, как и при русском.

Впрочем, и о других странах распространялась она с неменьшим апломбом и красноречием. Всё-то она знала, видела, слышала и испытала. Из Парижа принуждена была бежать, потому что ей грозила гильотина. Её заподозрили в секретных отношениях с королевской семьёй, а так как связи её с высокопоставленными лицами прочих европейских стран были известны, а мужество своё и неустрашимость ей уже во многих случаях удалось доказать, понятно, что мучителям венценосных узников захотелось стереть её с лица земли.

— А теперь у них это просто делается; достаточно самого пустого, ни на чём не основанного подозрения или доноса, хотя бы заведомо ложного, чтобы приговорить человека к смертной казни, — говорила она.

Впрочем, то же самое повторяли и все эмигранты, да и газеты были полны описанием неслыханных ещё доселе ужасов.

Но кем она окончательно овладела, это принцессой Терезой.

С нею она проводила каждый день по несколько часов, запершись в её молельне, в беседах, не имеющих ничего общего ни с политикой, ни с приключениями при немецких дворах, а исключительно только о том, что непосредственно касалось принцессы, её супруга, деда и ребёнка, о том, как поправить здоровье её светлости и маленького Макса, как сделать, чтобы оба они, и мать, и ребёнок, окрепли и посвежели, чтобы румянец заиграл на их поблекших щеках, потухшие глаза заискрились, стан выпрямился, движения сделались бы гибки и ловки, а все боли и недомогания, как рукой бы с них сняло.

По мнению княгини, метаморфоза эта была возможна; стоило только принимать и принцессе, и маленькому принцу тот самый эликсир знаменитого итальянского алхимика, благодаря которому Ninon de Lanclos, русская императрица и многие другие личности, в том числе и граф Сен-Жермен (этого последнего княгиня тоже знала лично и рассказывала про него чрезвычайно интересные вещи), сохранили на всю жизнь, до глубочайшей старости, живость, красоту и все свойства молодости.

Рецепт этого эликсира, по всеобщему мнению, утрачен, но это неправда. У княгини он есть, и она за счастье почтёт приготовить собственноручно чудесное снадобье для принцессы и её сына.

К сожалению, надо выписать издалека некоторые из ингредиентов, входивших в этот состав, и пока всё нужное не привезут, пройдёт с месяц времени. Но ввиду несомненного успеха, что значило подождать месяц, — решительно ничего.

Впрочем, в ожидании радикального лекарства от всевозможных немощей, паллиативы, которыми княгиня пользовала принцессу, приносили этой последней видимую пользу. Каждый раз после посещения этой странной женщины принцесса спала отлично, чувствовала себя бодрее, веселее, кушала с ещё большим аппетитом, чем прежде, и, чего много лет не делала, прогуливалась даже по парку. Мальчик её тоже как будто начал поправляться.

Но не про одни только телесные немощи толковала принцесса со своим новым другом, она ей поверяла также и сердечные свои печали и заботы. Не прошло и недели со дня их знакомства, как княгиня узнала имена всех красавиц в околотке, за которыми принц Леонард волочился, прежде чем искать новых развлечений подальше отсюда, за границей.

С некоторыми из них поступлено было очень сурово. Принцесса была неумолима к своим соперницам и с наслаждением распространялась про то, как она мстила каждой из них, разоряя лишением должностей и высылкой из пределов герцогства их близких, а самих их заточала в монастырь, если нельзя было дать им попробовать тюрьмы или рабочего дома.

К сожалению, власть её не простиралась на тех бесстыдниц, с которыми супруг её путался вне своих владений. Особенно досадовала она на парижанок. Они возбуждали в ней такую ярость, что она радовалась междоусобицам, раздиравшим эту несчастную страну, как возмездию свыше за беспокойство и раздражение, причиняемые ей коварными обольстительницами.

Всего хуже было то, что муж её научился (от них, разумеется, от кого же больше?) удивительно ловко лгать и притворяться. Ни в чём нельзя было его уличить.

— Опять стал с некоторых пор проводить ночи вне дома, и никак не удаётся мне выследить, за кем он теперь волочится, — жаловалась она княгине.

С наплывом иностранцев всё у них изменилось. Народ портился. Чужеземные идеи и золото отравляли медленным ядом корыстолюбия и свободомыслия прежнюю чистоту нравов. Потрясены были до основания все устои: вера в Бога, уважение к обычаям старины, покорность перед высшими, — всё это теперь осмеивалось и критиковалось дерзкими богоотступниками из молодёжи, а старики ослабли и с подлым страхом отступали перед решительными мерами.

Дед принцессы Терезы, владетельный герцог, не составлял исключения из общего правила. Нельзя было не убедиться, что и он тоже заразился всеобщим шатанием мыслей и трусостью перед тем, что все называли духом времени, а принцесса Тереза считала ни чем иным, как дьявольским наваждением.

Каждый день доносила она ему про какое-нибудь новое нарушение освящённого временем и привычкою правила, но из этого ровно ничего не выходило: старик оказывался бессильным поддерживать дисциплину в стране.