Робеспьер. В поисках истины

И напрасно голос рассудка шептал ей, что новая покровительница её теперь далеко, что она должна была бежать из страны, ничто не могло разрушить очарования, навеянного магической силой этой женщины. Она чувствовала на себе её взгляд всё так же сильно, как тогда, когда она на неё глядела в полутёмной молельне чудными чёрными глазами, такими пронзительными, что они проникали в самую душу и, казалось, читали в ней чувства и мысли, как в открытой книге.

Понятно, после того, что Клавдия нисколько не изумилась, когда глаза эти снова перед нею мелькнули. Карета остановилась у ярко освещённого подъезда, и один из лакеев в придворной ливрее, ожидавших гостей у мраморной лестницы, взяв её на руки, как ребёнка, чтоб не дать маленьким ножкам в белых атласных башмачках коснуться ступеней, бережно донёс её до широкой площадки, разукрашенной цветущими растениями и разноцветными фонарями.

Повинуясь какой-то непонятной и невидимой силе, Клавдия подняла голову и в одном из окон верхнего этажа, под самой крышей, увидала бледное лицо своей названной сестры и чуть не вскрикнула от радости.

Предчувствие её сбылось: она здесь, с нею. И, разумеется, чтоб охранить её от зла, для чего же больше? И действительно с Клавдией ничего дурного не случилось в загородном замке короля.

За ужином граф не присутствовал. Он доехал с нею до замка, а тут куда-то скрылся, и в ту ночь Клавдия его больше не видела. В королевские апартаменты её ввёл не муж, а какой то господин в расшитом золотом кафтане, должно быть, близкий к королю человек, если судить по тому, как часто обращался к нему его господин, от которого он ни на минуту не отходил; во время ужина он стоял за его креслом, наливал как ему, так и Клавдии вина в хрустальные стаканы и вообще распоряжался тут как старший над всеми лакеями, которых было множество, особенно если взять в соображение, что король ужинал с Клавдией вдвоём и не в одной из тех великолепных зал, через которые её сюда привели, а в небольшой круглой комнате с зеркалами во всех простенках между широкими окнами, завешанными штофными голубыми портьерами, с потолком, расписанным амурами, и с мозаичным полом.

Сервировка стола, кушанья и вина соответствовали обстановке.

О чём с нею говорили, о чём её расспрашивали во время этого ужина, Клавдия сказать не могла, одно только помнила она ясно, это то, что после того как выпила глоток какого-то сладкого густого ликёра, непонятная истома стала постепенно разливаться по всему её телу, сковывая все члены такою слабостью, что она не могла ни пошевелиться, ни произнести ни слова, а всё, что её окружало, и люди, и предметы, всё это стало отдаляться куда-то всё дальше и дальше. Удалялись и голоса, среди которых ей слышался и голос таинственной женщины, но смутно, с переливами, мало-помалу переходившими в пение, не то в гимн, слышанный прошлую ночь в молельне, не то в мотивы оперы, услаждавшей её слух часа два тому назад. А сердце её билось всё медленнее и медленнее, глаза смыкались.

Что это — смерть?

Вопрос этот был последним проблеском угасающего в ней сознания. Что было дальше — она не знает. Время пролетело быстрее молнии. Ей казалось, что она только что заснула, а сквозь завешанное окно в спальне, когда она очнулась, пробивался солнечный свет.

От тёмного угла у двери отделилась незнакомая фигура какой-то женщины благообразной наружности, в одежде и с манерами служанки.

— Её сиятельство изволили проснуться? — спросила она заискивающим тоном, с почтительною поспешностью подходя к кровати, на которой Клавдия, не поднимая головы с подушек, в недоумении спрашивала себя: что с нею было? Как очутилась она дома, после того как потеряла сознание за столом во дворце? Кто перенёс её сюда? И почему не очнулась она раньше? Неужели всё, что произошло в эту ночь, было сном, и то, что она была в театре и слушала оперу, и приглашение во дворец, и разговор с королём за ужином в круглой комнате с зеркальными стенами? Неужели во сне, а не наяву явилась ей и она?

Нет, нет, Клавдия до сих пор чувствует на себе её взгляд. Всё остальное, может быть, и сон, а это действительность. Она была с нею и смотрела на неё, никто её не разуверит в этом.

А между тем незнакомка, ожидавшая пробуждения Клавдии в спальне, помолчав немного, решилась сама отрекомендоваться.

— Я новая горничная графини, и зовут меня Августой. Фрейлейн Лина уехала на родину, — прибавила она на недоумевающий взгляд её новой госпожи.

И, немного спустя, в ожидании вопроса, которого не последовало — Клавдия всё ещё не в силах была произнести ни слова, — она продолжала:

— Его сиятельство приказали просить её сиятельство, чтоб они изволили готовиться к отъезду. Через час почтовые лошади будут у крыльца. Вещи все уложены.

— Через час? Мы едем через час? Куда? — вскричала Клавдия вне себя от изумления.

Но на вопрос этот никто ей не мог ответить. Не успела она встать и одеться, как явился Октавиус с приказанием от графа торопиться. Лошадей уже запрягали в дорожные экипажи.

Ехать пришлось густыми лесами, в которых водились разбойники. Во избежание неприятных встреч надо было непременно добраться засветло до того местечка, где предстоял ночлег.

Что это было за местечко, Клавдия так и не узнала. Привезли её туда, когда уже начало темнеть, а выехали они оттуда на рассвете.

Ехала Клавдия в закрытой карете с Октавиусом и новой горничной Августой. Граф же поместился в другом экипаже с Товием, может быть, для того, чтобы не отвечать на расспросы супруги.

Никто с нею не говорил, и она тоже молчала. Впрочем, ей было не до разговоров. Мысли её начинали распутываться, воспоминания принимали всё более и более определённую форму. Ей теперь было ясно, что она каким-то чудом избегла страшной опасности, это — во-первых, а во-вторых, что этим самым она навлекла на себя гнев графа.

Для чего её привезли в загородный королевский замок и оставили там одну с королём и что именно против неё замышляли, этого она не знала, но что спасением своим она обязана своей новой покровительнице, в этом она не сомневалась.

Недаром же промелькнуло перед нею бледное лицо с чёрными глазами в окне под крышей и недаром почувствовала она на себе властный взгляд в ту минуту, когда ею стало овладевать непонятное оцепенение, предшествовавшее потере сознания.

И Клавдии была так отрадна эта мысль, что теперь уж ничто не могло её ни огорчать, ни беспокоить.

XXVIII

Путешествие длилось долго, ехали куда-то далеко. А куда именно — не всё ли равно! Везде сумеет «она» найти Клавдию и от всяких бед её избавить, значит, надо только благодарить Бога за ниспосланную милость и уповать на Него во всём.

С часу на час воздух делался мягче, теплее и душистее, а на десятый день их путешествия мимо окон кареты, из которых она любовалась прелестными пейзажами, замелькали зелёные рощи с апельсиновыми, миндальными и вишнёвыми деревьями в полном цвету, первые даже с плодами.

А была зима, когда они пустились в путь, было холодно и шёл снег. Ехали быстро, останавливались только для того, чтоб перепрячь лошадей, и, пользуясь лунным светом, путешествовали и ночью.

Миновали они таким образом множество городов, больших и маленьких, деревень и местечек, густо заселённых народом в чужеземной одежде, с домами оригинальной архитектуры. Люди эти, кажется, говорили по-итальянски, если судить по отрывкам разговора, долетавшим иногда до ушей Клавдии во время остановок у постоялых дворов, между обитателями и прислугой путешественников.

Выходить из кареты Клавдии было запрещено, а на вопрос её, скоро ли они приедут, Октавиус отвечал, что ему это неизвестно. Граф никому не сообщил о своих намерениях. Может быть, они останутся в Италии, а может быть, поедут дальше.

Наконец в одно прекрасное утро граф сам подошёл к карете своей супруги, чтобы объявить ей, что к вечеру того же дня они приедут в монастырь, где её ждут и где она должна будет прожить года два, чтобы окончить своё образование.

О приключении, повлёкшем за собою их отъезд из Германии, он не сказал ни слова, и Клавдия, разумеется, не напомнила ему про этот эпизод, она сама была бы рада про него забыть.