Родная

— Долго я болел? — спросил он.

— Неделю.

— Неделю? — Ишмак с изумлением огляделся по сторонам. Он лежал на кровати в небольшой комнате, которая скорее напоминала тюрьму или подземелье.

— Где я?

— В заброшенных подземельях под нашим лагерем.

— Я в плену? — Спросил Ишмак. Ничего другого ему просто в голову не приходило.

— Нет. Что ты! — Удивлённо ответил Женя. И Ишмак был рад услышать такой ответ. После долгой и тяжёлой болезни, после пребывания на грани яви и сна, ему было просто хорошо увидеть что-то настоящее, реальное. Он с радостью смотрел на Женю и слушал его речь. Только Ишмаку было странно, что Женя, который ненавидел его, вдруг изменился. Может это ловушка? «Да и пусть!» — подумал Ишмак. Он устал от вечных опасений, от тринадцатилетней игры в прятки со всем миром. Нет уж, пусть будет так, как должно быть.

А Женя что-то говорил про лагерь, про сердов, про войну. Ишмак его почти не слушал. Он вслушивался в себя, искал в своём сердце рану, но нашёл лишь только шрам. Рана затянулась. Он уже не чувствовал той всеобъемлющей боли, как в тот день. Он словно смог посмотреть на себя со стороны и вспомнил как когда-то говорил Наташе: «Книга только тогда Книга, когда в ней есть и смешное и грустное, есть и боль и радость, и смерть и надежда, когда герои умирают, но остаются вечно жить в памяти и сердцах других людей». А что такое день? Всего лишь страница Книги Жизни. И Ишмаку вдруг стало легко, как будто что-то отпустило его. Он почувствовал, понял и прожил за мгновенье душой, что жизнь это всего лишь книга, которую пишет кто-то сильный и могущественный, заставляя людей плакать и смеяться. А потом Он закроет книгу, и эта написанная жизнь кончится, и начнётся настоящая. И Ишмак улыбнулся своим мыслям, своему пониманию, потом перевернулся на другой бок. Он ещё услышал, как Женя тихонько вышел, закрыв за собой дверь, а потом провалился в сон.

II

Он проспал весь вечер, ночь и утро, а, проснувшись, обнаружил, что в помещении вдруг стало светлее. Сверху, через маленькое отверстие, которое он не заметил вчера, проникал луч света. В нём, смешно кружась, играли пылинки, взлетая и садясь на тяжёлый дубовый стол. Ишмак попытался встать. На удивление, ему это удалось. Он даже не чувствовал усталости, как будто и не метался неделю в беспамятстве. Одежда его висела на спинке стула, что стоял рядом с кроватью. Он оделся и принялся подробно осматривать своё жилище. Это была старинная комната, а вовсе не тюрьма, как почудилось ему вчера. Только и стены и пол и потолок были сложены из старого кирпича, чуть ли не времён Катаклизма. Слева от него стояла кровать, рядом стол и стул. Видно было, что они принадлежат этой комнате и являются её неотъемлемой частью. Кровать была массивная, деревянная, с затейливой резьбой, и, казалось, вросшая в пол. Окон в комнате не было. Только один источник света — зарешеченное отверстие в потолке комнаты, скорее всего вентиляционное. Свет из него падал лишь на середину комнаты, оставляя углы тонуть в темноте. Ишмак поискал глазами дверь. Не через оконце же величиной с голову, к нему приходил Женя. И дверь обнаружилась, на границе света и тьмы, за столом.

Он подошёл к ней и тронул рукой. Дверь была не заперта, и со скрипом распахнулась. Он осторожно вышел из комнаты, и сразу очутился в непроглядной темноте. Она обступила его со всех сторон. Двигаться куда-то без света было невозможно. И Ишмак вернулся в комнату, зажёг свечу, и, держа в руке подсвечник, двинулся по коридору, освещая себе путь и, стараясь запомнить все повороты и развилки. Ему встречались странные пустые комнаты, мрачные огромные залы, тюремные зарешеченные подвалы и пыточные камеры. Он так увлёкся, что почти забыл, где находится. Существовал только этот странный тёмный коридор и луч света в нём. И только, когда этих лучей стало два, он вдруг опомнился, и, затушив свечу, спрятался в одной из комнат. Он притворил за собой дверь, оставив лишь маленькую щель. Вскоре послышались голоса. Ишмак узнал Женю. Уйти незамеченным он не мог, поэтому ему ничего не оставалось, кроме как подслушать разговор.

— Что ты собираешься делать с этим баром? — Спрашивал один голос.

— Ничего. Спрячу пока, а там видно будет. — Ответил Женин голос.

— Женя, при всём моём уважении к тебе, я ему не доверяю. Да и почему ты так быстро поменял своё отношение к нему? Ты же его ненавидел.

— Я не знаю. Просто я доверяю ему сейчас. Я ненавидел его, это да, но в какой-то момент понял, что ненависть исчезла. А после того, что матушка рассказала о нём, я почувствовал к Ишмаку даже симпатию.

— А если он потом переметнётся к своим и расскажет про эти подземелья?

— Не переметнётся. Ему просто некуда идти.

— Ну как знаешь.

Голоса замолчали. Свет приближался. Они прошли мимо него. Ишмак, подождав чуть-чуть, бегом бросился в свою комнату. Ему было неловко подслушивать чужой разговор, но нет худа без добра. Зато он узнал Женю с другой стороны. Сын Арсения был вылитой его копией, и Ишмаку было бы тяжело, если бы тот не оправдал его надежд.

Когда серды, где-то задержавшись, не спеша вошли в комнату Ишмака, он уже сидел на стуле и ждал их.

— Я смотрю ты уже очнулся. — Дружелюбно улыбнулся ему Женя. — Это мой друг — Алексей. — И он указал Ишмаку на человека, стоявшего за ним и настороженно рассматривавшего бара. — А это — Ишмак.

Они посмотрели друг на друга и Ишмак вспомнил вдруг фигуру человека, натягивающего лук и смерть Марека. Вздрогнув, он пристальней вгляделся в Алексея. Да, это был он. Ишмак искал в себе ненависть, но не нашёл ничего, кроме боли. Разве Алексей виноват, что стрелял в человека, которого считал врагом? И Ишмак, отвернувшись, сморгнул слезу. Он не видел, что Женя кивнул другу, и они оба вышли. А вернулся он уже один.

— Прости, — Произнёс он.

— Да нет, ничего. — Откликнулся Ишмак. Он уже подавил этот мгновенный порыв боли и снова чувствовал себя здоровым. Потом, помолчав, добавил, — Мне не за что тебя прощать.

— Не меня, — почти прошептал Женя, — его прости.

— Зачем ему моё прощение? Я слышал ваш разговор. Спасибо тебе за доверие. А простить… Я уже почти ничего не помню и не держу зла. Мне только больно… — Они помолчали.

— Я понимаю, может быть, не стоит спрашивать, но расскажи мне про своего друга, — Начал Женя, и потом чуть тише добавил, — И про отца.

Они разговаривали долго. И Ишмак с удивлением чувствовал, что та тяжесть, с которой он жил после смерти Арсения, постепенно спадает с его души. Ему жизненно необходимо было кому-то выговориться, рассказать свою боль и почувствовать, что его понимают. И то возрождение, которое начала Наташа, завершил Женя.

III

После этого разговора они виделись часто. Женя забегал к нему почти каждый день, приносил еду и питьё. Из его слов Ишмак понял, что крепость в осаде, и что следует ждать решающего сражения со дня на день. Самое главное было удержать баров и не дать им взять крепость, а если возможно, то и заставить отступить. Ишмак видел, что чем неотвратимее и ближе становилось сражение, тем больше Женя волновался. Он старался помочь другу, но как тут поможешь?

Наконец, в один из дней, когда Ишмак сидел за столом и рассеянно смотрел на луч света, медленно двигавшийся по комнате, скрипнула дверь, и вошёл Женя. Он был одет о походному. На бедре висел меч. За ним в двери Ишмак увидел силуэт Алексея с луком на плече. Женя подошёл к нему, а его друг остался за дверью.

— Всё. Сегодня. — Произнёс Женя, и вдруг порывисто обнял Ишмака. — Прощай. Может больше не увидимся.

— Как так? Должны увидеться. — А по-иному и быть не может. Слишком много друзей он потерял.

— Где выход ты знаешь, да?

— Да. — Кивнул Ишмак. Он знал один выход, тот, который вёл в лес.

— Ну что ж, прощай!

— Женя, я хочу пойти с вами, помочь. — Опомнился Ишмак. Он решил. Он сможет пойти против своих защищать то, что ему дорого и в них в том числе. Но Женя перебил его.

— Это исключено. Ты вызовешь суматоху. Ты ведь бар. — Услышал Ишмак жёсткие слова. А потом, уже тише добавил. — Ведь кто-то должен будет сказать матери и Наташе, если я умру. — Женя замолчал, потом отвернулся и вышел из комнаты.