«Родного неба милый свет...»
Шрифт:
Жизнь Жуковского в его сельском уединении была заполнена множеством дел. И все же Дмитриев, не понимая этого, писал ему: «Я желал бы, чтобы вы скорее оставили ваше уединение, которое способно только питать вашу наклонность к меланхолии».
В письме к Федору Вендриху, молодому помещику, соседу Буниных по Мишенскому, Жуковский писал: «В свете обыкновенно смеются мечтам и чувствам пылких молодых людей; называют их понятия о добродетели химерами; в самом деле — они химеры в большом свете, для которого они существуют, и который привык неё обращать в смешное; но они не химеры для того человека, который заключает свое счастие меньше в грубой чувственности, нежели в наслаждениях духовных». Он говорил это о герое романа Виланда «Агатон», но этот герой потому-то и оказался ему близок, что он увидел в нем вот это преобладание духовного
В начале декабря Жуковский с матерью переехали в свой новый дом. Радость, как это нередко случается, соединилась с горем: умер Петр Николаевич Юшков. Все обитатели Мишенского поселились на эту зиму у Жуковского в Белёве. Сам он буквально через несколько дней вынужден был поехать в Москву по делам, оставшимся после покойного, да и свои дела там были. Он повидался с Бекетовым, Дмитриевым, Антонским. Мерзляков, с которым он было пустился обсуждать будущее путешествие за границу, объявил, что не сможет ехать. Жуковский очень огорчился этим.
Но самой огорчительной вестью явилось пока еще негласное сообщение с театра военных действий против Наполеона: союзные войска потерпели поражение при Аустерлице; русские потеряли при этом убитыми и ранеными двадцать тысяч человек. Москва приуныла. При встрече первым был вопрос: «Не знаете ли каких-нибудь подробностей про Аустерлиц?» Россия не привыкла к таким поражениям. Много толковали в Москве о мужестве князя Багратиона, спасшего русский арьергард. Войскам отдан был приказ — возвратиться в Россию.
…Зима. Жуковский — в Белёве. «Я давно не занимался стихами», — отметил он в дневнике. Перебирая бумаги, нашел поэму Оливера Голдсмита «Опустевшая деревня» на английском языке — когда-то Андрей Тургенев прислал это из Вены. Проработал три дня, перевел сто три стиха из четырехсот тридцати, сделал множество поправок и бросил. Но все же дал Сашеньке Протасовой, которая уже много его стихотворений переписала себе в альбом своим каллиграфическим почерком.
Он уверенно записал в дневнике: «Итак, цель моей жизни должна быть деятельность, но такая деятельность, которая мне возможна: деятельность в литературе».
…Случались дни солнечные, с бледной и чистой синевой неба. Нежно, призрачно светились снежные дали, сквозь шапки снега на крышах поднимались тонкие дымки. Тогда отправлялись гулять в санях — Юшковы, Протасовы, Жуковский. Заливались колокольчики, горели румяные щеки девиц, летел снег из-под копыт заиндевевших лошадей…
Дышалось легко и хотелось жить.
Глава шестая
ДАВНО УНИЗИЛСЯ ПОЭЗИИ КРЕДИТ!
И СВЕТ, БЕССМЫСЛЕННЫЙ ПРАВДИВЫХ МУЗ РУГАТЕЛЬ,
НЕСКЛАДНОЙ ПРОЗОЮ ДАВНО НАМ ГОВОРИТ:
«ПОЭТ — И ХИТРЫЙ ЛЖЕЦ, И ЛОЖНЫЙ ПРЕДСКАЗАТЕЛЬ!»
ФИЛЛИДА. СВЕТ — СОФИСТ! СЛОВА ЕГО — ОБМАН!
ДЕРЗАЮ ОПРАВДАТЬ ПОЭТА ВАЖНЫЙ САН!
1
Александр Тургенев уехал в Петербург, где поступил в канцелярию Новосильцева — товарища министра юстиции, — который не слишком угнетал его службой. Тургенев делал попытки жить весело и рассеянно, но на блестящих светских собраниях друзей не ищут, и душа Тургенева тянулась в далекий маленький Белев — к Жуковскому. Он жаловался ему на одиночество, вспоминал брата Андрея, просил Жуковского быть ему другом на всю жизнь.
«Одним словом, — отвечал ему Жуковский в январе 1806 года, — нам надобно быть друзьями, товарищами в этой бедной жизни, в которой ничто не радует, по крайней мере не радует продолжительно; одна мысль
будет меня всегда восхищать, мысль о таком человеке, как ты, которого дружба должна быть для меня светильником. Я чувствую, брат, что я стал несколько способнее против прежнего быть человеком, то есть не двуножным животным без перьев, но человеком в твоем смысле, несколько способнее для дружбы. Но что делать! Здесь я один: почти всё, что вокруг себя вижу, мне не отвечает, а мне нужна подпора».Жуковский жалуется на одиночество, называет свое детство и раннюю молодость «прозябанием», «душевным параличом», говорит, что он «спал, и проснулся очень недавно».
Об Андрее Тургеневе Жуковский пишет Александру: «Весь энтузиазм к доброму, все благородное, что имею, всё, всё лучшее во мне должно принадлежать ему». «Нам надобно помогать друг другу, — писал он Александру, — оживлять друг друга делами и мыслями». Жуковский пишет ему, что в конце этого лета собирается все-таки ехать за границу, уже без спутников, в одиночку — учиться в Иенском университете: «Ученье теперь мне всего нужнее, потому что я совсем ничего не знаю, а, кажется, время что-то знать»; «Путешествие должно положить основание всей моей будущей жизни».
В начале года Жуковский перевел «Гимн» — заключительную часть «Времен года» Томсона. Попытался перевести какую-нибудь из баллад Бюргера, [67] но сделал только начало баллады «Ленардо и Бландина». Перевел с английского семьдесят два стиха из трехсот шестидесяти шести «Послания Элоизы к Абеляру» Александра Попа. [68] Начал делать гекзаметром пересказ второй песни «Мессиады» Клопштока [69] и оставил. Выбрал из «Декамерона» [70] одну новеллу — «Сокол» — и решил переложить ее в стихи, но дальше двух строк не пошло… Задумал стихотворную сказку, написал название «Бальзора», — сочинил восемь строк и тоже бросил. Наконец, начал русскую идиллию о крестьянине Тите, жителе села Мишенского:
67
Бюргер Гбтфрид Август (1747–1794) — немецкий поэт-предромантик создавший по мотивам народных преданий балладу «Ленора» (1773).
68
Поп Александр (1688–1744) — английский поэт-классицист, переводчик Гомера. Его поэма «Опыт о человеке», пронизанная идеями эпохи Просвещения, была переведена на русский язык в XVIII веке.
69
Клопшток Фридрих Готлиб (1724–1803) — зачинатель «золотого века» немецкой литературы. Его главное произведение — написанная гекзаметром большая поэма «Мессиада», в которой он подражал Гомеру.
70
«Декамерон» — сборник новелл, созданный итальянским классиком Джованни Боккаччо (1313–1375).
И это не было закончено. Принялся за перевод шестой элегии Парни, увлекся, сделал уже половину работы, но вдруг раскрыл новую книжку «Вестника Европы», а там — та же элегия в переводе Мерзлякова, и отличный перевод! Бросил свой… Все валилось из рук.
Жуковский изо всех сил старался преодолеть этот «паралич» работоспособности, но даже весна — его любимое время года — не радовала его. А дело было в том, что Екатерина Афанасьевна с дочерьми уехала на три месяца — март, апрель, май — в орловское село Троицкое к брату своего покойного мужа. Жуковский скучал по Маше. «Что мне делать в эти три месяца, которые проживу один совершенно?» — спрашивал себя Жуковский в своем дневнике. Чуть ли не воплем отчаяния явился, наконец, его перевод стихотворения Шиллера из цикла «Идеалы»: