Родной ребенок. Такие разные братья

А на лужайке разыгрывался последний акт полюбившейся зрителям драмы. Шарма, потрясенный речью Кавери, немного смягчился. Мано и Винсент пали перед ним на колени, прося простить их за ослушание. Публика горячо присоединилась к их мольбе, и после приличного раздумья господин Шарма простил обоих и объявил о готовящейся свадьбе. Счастливые и взволнованные, молодожены принимали поздравления, а артисты на руках пронесли хозяина вокруг цирка.

Апу слышал крики радости. Он пытался спрятаться от них, накрыв голову подушкой, но не тут-то было. Волна всеобщего оживления докатилась и сюда, и Апу казалось, что сейчас его окончательно раздавит этот апофеоз. Он выбежал из домика, закрыв уши руками, и помчался к морю. Только там он нашел покой и тишину, наполненную звуками тишину моря. Вечерний ветер остудил его щеки, на теплом песке отдохнуло тело, а наступившие сумерки спрятали его от людей. Но как привести в порядок мысли? Как вернуться к матери и посмотреть ей в глаза? Как продолжать вести это существование, которое из жизни превратилось в кошмар?

На эти вопросы у него не было ответа. Но вот из темноты белой тенью скользнула Мано и села рядом.

— Милый мой, как я люблю тебя, — произнесла она, улыбаясь. — Если бы не ты, я никогда не была бы счастлива. Ты очень помог мне, Апу.

Она, наверное, ждала, что он скажет что-нибудь в ответ, но Апу не мог. Он смотрел на лунный мостик, перекинутый прямо ему под ноги от ночного светила, и думал: как бы уйти по этому мосту от всех, чтобы никогда не слышать, не видеть, не страдать так…

Обняв его на прощанье, Мано встала и пошла к цирку.

— Через два дня приедут гости, — сказала она, обернувшись. — Теперь у меня только одно желание — чтобы ты спел на моей свадьбе. Ты ведь споешь, правда?

— Конечно, — кивнул он. — Конечно, я спою.

Мано махнула рукой и растаяла в сумерках.

Тебя никто не отнимал — Ты не принадлежала мне. Один мечтал, один страдал, Один горел в своем огне. Тебя никто не уводил — Ты собиралась в путь сама. Ты и не знала, что любил, Что плакал и сходил с ума. Я был твой друг, я был твой брат, А если и не мог им стать, То сам я в этом виноват, И некого здесь обвинять…

Что, если спеть эту песню на твоей свадьбе, Мано?..

Глава двадцать шестая

Апу и вправду пришлось петь для гостей на свадьбе — так оказалось проще и легче ему самому. Если бы он отказался, то не знал бы, куда спрятаться от вопросов: почему? не болен ли? не обидели ли чем-нибудь? Лучше уж с веселым лицом спеть несколько куплетов под аккомпанемент свирели. Апу выбрал народную песню о девушке, спрашивающей у Солнца, в чем состоит ее счастье, и получившей ответ: узнаешь, когда в твой дом войдет любовь. Гости подпевали и хлопали в ладоши, а исполнитель улыбался и думал: нельзя ли ему уйти отсюда прямо сейчас…

Мано в гирлянде из оранжевых и желтых бархатцев обнимала его, Винсент жал ему руки, мать, отдыхающая теперь от предсвадебных трудов, улыбалась сыну со своего места, Шарма представлял его всем подряд как своего преемника, а ему хотелось только одного: убежать, спрятаться от всех и навсегда забыть об этой свадьбе.

Наконец молодые уехали в новом автомобиле в порт, где их ждал корабль, отправляющийся в кругосветное плавание, — это примирившийся с их браком господин Шарма расщедрился на свадебный подарок. Гости разошлись, артисты разбрелись по своим вагончикам, и наступила долгожданная тишина, показавшаяся Апу спасением. Но, наверное, его было поздно спасать.

Он бродил по полутемному цирку, удивляясь пустоте, которая поселилась в его душе. У него не было никакого интереса к работе, к людям, считавшим себя его друзьями, не было желаний, не было даже чувства долга — он освободился от него. Зрители? Пусть ищут себе нового шута, желающие найдутся — на улицах Индии так много умирающих с голоду лилипутов… Хозяин? Обойдется и без него… Мать? Может быть, так ей будет даже легче.

Он чувствовал, что сил больше нет нести эту ношу — свое безрадостное существование. Хватит с него, помаялся двадцать пять лет, натерпелся издевательств и жалости. Что у него впереди? Новые издевательства и новая жалость. И ради этого жить?

Апу поискал среди циркового снаряжения, выбирая необходимое с тщательностью, с которой готовился к новому номеру.

Найдя веревку, которая показалась ему вполне подходящей, он отправился с ней на манеж, к оставленному воздушными акробатами для утренней репетиции турнику.

— Апу, Апу, — приветствовал его попугай, разбуженный манипуляциями своего друга.

К его удивлению, клоун не проявил никакой радости от встречи.

— Тебя мне только сейчас недоставало! — недовольно сказал он. — Сделай милость, поищи себе другой ночлег. Мне совсем не хочется, чтобы ты все это видел.

— Апу! Апу! — испугался попугай, увидев, как клоун перекидывает веревку через перекладину турника.

— Немедленно проваливай отсюда! — разозлился Апу и замахал руками на надоедливую птицу.

Попугай в панике заметался под куполом и вылетел в проход.

— Апу! Апу! — прокричал он, влетев в форточку окна, у которого под лампой сидела Кавери с шитьем в руках.

— Его нет, он, наверное, у Рамы и Джая, — ответила она. — Если хочешь повидаться с ним, отправляйся туда. Открыть тебе дверь или вылетишь обратно в форточку?

Но попугай не собирался улетать. Он с пронзительным криком облетел комнату и, наткнувшись на фотографию, на которой улыбались друг другу Кавери и Апу, изо всех сил ударил клювом по стеклу. Рамка сорвалась с гвоздя и упала на пол. В звоне разбившегося стекла Кавери услышала какую-то страшную весть и стремительно поднялась, уронив шитье.

— Что с ним? Где он?

Она бросилась из вагончика, еще не зная, куда бежать, но попугай, вылетевший следом, продолжал кричать и хлопать крыльями, показывая дорогу.

Первое, что увидела Кавери, оказавшись на манеже, это болтающиеся ноги сына, коротенькие ножки лилипута, так высоко оторвавшиеся от земли.

Она не помнила, как подбежала, как схватила тело Апу, поднимая повыше, чтобы не давила на горло петля, как развязывала ее одной рукой. «Опоздала, поздно!» — билась в ее мозгу страшная мысль, но нет — он закашлялся, задышал, сжал ее руку.

— Мама! Зачем? Зачем ты это сделала?

— Как это «зачем?» — растерялась Кавери. — Мальчик мой! Ты хотел умереть? Как ты мог?

Она схватила его на руки, как ребенка, и понесла прочь от этого места, которое теперь навсегда будет для нее страшным. Здесь, на манеже, где он веселил людей, заставляя их смеяться, поселилась тень смерти, вытеснив радость и смех.

Она плакала и прижимала сына к себе так же, как много лет назад, когда смотрела на багровое зарево, в котором сгорел другой ее ребенок. Не спасла Раджа и вот сейчас чуть не потеряла Апу! Бедный мальчик, почему он решился на это?

Она уложила сына на кровать и, встав рядом с ним на колени, принялась гладить горячей рукой по лбу и волосам. Мысли путались у нее в голове, бессвязные слова смешивались со слезами.