Родные дети

Не сердитесь на нас за то, что мы решились написать вам, и поверьте в наше искреннее уважение к вам и большую любовь к детям, из-за которых мы никогда не забудем врагов. Желаем вам счастья, здоровья и успехов в работе.

Ждем от вас ответа.

Кондратенко Евгений Иванович, Радин

Петр Ильич, Булгаков Михаил Петрович,

Грибов Сергей Иванович, Таращанский

Виктор Васильевич».

Марина Петровна улыбнулась и отложила это письмо отдельно.

Было еще несколько писем от школьников с Дальнего Востока, с Донбасса, из какой-то деревни Тариберки Мурманской области, где полгода ночь, полгода день.

А вот маленький треугольничек, надписанный неуверенной, дрожащей рукой.

«Уважаемый товарищ директор!

Прошу сообщить мне о моей дочке Валечке Ивановне Листопадовой, восьми лет. Вдруг она у вас. Волосики черные, глазки черненькие, на левой руке № 66101. Не откажите мне, ответьте. Мы были с ней в одном лагере в Люблине, а потом нас разлучили».

И еще такие же просьбы:

«Товарищ директор, дорогой! Помогите моему горю, помогите собрать моих крошек-сироток всех вместе. Отец их погиб, и я из-за проклятых фашистов здоровье потеряла. Моя старшая доченька, Танечка, нашлась, а где мой сыночек Владик и младшенькая, Лидочка, я не знаю.

Просительница Гончарина Феня Петровна.

БССР. Витебская область».

Гончарин... Владик Гончарин! У Марины Петровны прервалось дыхание. Владик Гончарин, курносенький непоседа, веселый мальчишка, который всегда и везде рисует танки и красноармейцев.

Что делать? Что делать?

Как выйти к детям?

Она плачет, Марина Петровна, такая сдержанная, сильная, сама познавшая столько горя в эту войну. А сейчас не может сдержать слез.

Это слезы радости за мать, которая хочет собрать вместе своих «крошек-деток» и сейчас нашла своего маленького Владика. Но это и слезы горя за всех осиротевших детей, за мать, которая всюду ищет Валечку Ивановну Листопадову, восьми лет, с номером на руке 66101.

Вытрите скорее слезы, Марина Петровна! Девочка-почтальон, словно первая ласточка, принесла эти радостные вести. И потом, вы же видите? Разве они сироты, наши дети? С Дальнего Востока, с горячего Таджикистана, с тихого Дуная пришли к ним слова любви и заботы.

Идите скорее и скажите им обо всем!

* * *

Но Марина Петровна не может сразу подняться. Она еще долго сидит задумавшись, подперев голову руками.

Успокоились ли ее дети настолько, чтобы без волнений ответить на эти письма, радостно ли станет им от теплых, наивных, родных слов, или только расстроятся они, вспомнив прошлое?

Ведь сама Марина Петровна и себе, и своим товарищам все время говорила:

— Не надо напоминать! Ни о чем не расспрашивайте! Пусть поскорее обо всем забудут.

Но не ответить на такие письма невозможно, и, быть может, дети отнесутся к этому совсем иначе?

Невозможно не связать их со всеми, кто так искренне обратился к ним. Да это уже и не та куча детей, которую она летом встретила на вокзале...

НАВСЕГДА ПРАВДА

Летом Марину Петровну вызвали в отдел репатриации при Совете Министров. Она недавно вернулась из эвакуации, и только начала налаживаться жизнь в небольшом детском доме для детей фронтовиков и партизан, погибших в годы Отечественной войны... У нее самой тоже погибли муж и сын на фронте... И вдруг отдел репатриации. Она была удивлена: никого из родных у нее не осталось.

Там ее уже ждал инспектор детдомов.

— Принимайте завтра детей. Прибудут дети, освобожденные из фашистских лагерей... Знаем, знаем, что вы сейчас скажете — дом маленький, негде разместить... Все знаем...

— Нет, я ничего не скажу, — спокойно ответила Марина Петровна. — Я только спрошу: сколько прибудет детей и где их разместить?

Завотделом репатриации и инспектор рассмеялись. Собственно говоря, Марина Петровна сказала то же самое, но таким тоном, что было ясно — она понимает, что это необходимо, ее не надо уговаривать.

Она не отказывается, а просто уточняет, как все организовать. А это уже совсем другое дело! С такими людьми можно работать.

— Все предусмотрено. Ну, не совсем все, но главное, — сказал инспектор. — В вашем доме, понятно, мест нет. Временно мы разместим детей в пионерском лагере в Пуще-Водице, оттуда уже выехала лагерная смена. Половину своего персонала вы перебросите туда.

— Половину из трех, — подчеркнула Марина Петровна. — Хорошо.

— Да, половину. Двоих туда, а одного оставишь здесь.

Тут уже и заведующий не выдержал и засмеялся.

— Это не половина, а две трети.

— Ясно, — махнул рукой инспектор. — Там дети пробудут недели три, а мы за это время отремонтируем вам новое помещение. Да, мы даем тебе чудесное помещение. Все заведующие тебе будут завидовать. Ты там дворец устроишь, да еще с парком. Какой там дом, а двор! И ты туда перевезешь часть детей из своего дома и всех новеньких.

— Постели, кровати, посуда в лагере в Пуще есть? — перебила его Марина Петровна. — Я сейчас пойду в детдом, дам распоряжения и поеду в Пущу, посмотреть, что там. Туда думаю направить Марию Трофимовну и Ольгу Демидовну. Завпеда Софию Мироновну и кастеляншу Елену Ивановну оставлю тут, а мне, значит, успевать, как видно, сразу в трех местах.

— Сегодня я дам машину и вместе с вами поеду в Пущу, — сказал заведующий отделом репатриации, которого растрогала эта женщина тем, что сразу все поняла и взялась за дело.

К сожалению, машина была только в первый день, а потом чаще всего всюду приходилось успевать пешком. Но успевать было необходимо: с той минуты, когда Марина Петровна увидела детей, каждая минута ее жизни принадлежала им.

Детей сразу же повезли на «дачу», выкупали, повели поесть. Марина Петровна, Мария Трофимовна, Ольга Демидовна — старые боевые соратники на педагогическом фронте, повар Нина Иосифовна и няни — все мыли, одевали, кормили детей и старались не смотреть одна на другую. Они боялись, что не выдержат и расплачутся. Еще со студенческой скамьи им приходилось работать и с беспризорниками, и спасать детей во время голода, и сейчас, во время войны, бороться за их жизни, но никогда еще они не видели таких сморщенных старческих личик, таких косточек, обтянутых желтой дряблой кожей, синих губ, которые совсем не улыбались, потухших глаз, которые смотрели и, казалось, не видели. На руках у всех были наколоты номера. Когда детей переписывали, они заученно, механически показывали руку с номером. Марина Петровна ласково опускала ручку и говорила:

— Не надо. Как тебя зовут? Как фамилия?

Малыши не знали, не помнили фамилий...

Помогали старшие. Путали, спорили.

— Да нет, это же тетки Федорки Виноградовой мальчик — ее еще в Константинове сожгли.

— Нет же, она нарочно другую фамилию назвала, — я знаю, мы жили рядом. Чтобы не догадались, что из партизан. Они не Виноградовы — они Бровки.

Марина Петровна записывала все возможные варианты фамилий, какие называли ребята. Но иногда и совсем не знали. Вот все говорят «Галюся, Галюся», а как фамилия, даже Леночка Лебединская не знает, и, будто оправдываясь, она говорит: