Родные дети

На уроках она отвечала очень хорошо, спокойно, уверенно, и карие глаза худенькой девочки смотрели на нее внимательно и приветливо.

Через несколько дней к ней подошли девочки вместе с Таней и спросили, в каком кружке она будет работать и, может быть, будет ходить во Дворец пионеров. Лина немного надменно ответила, что «всерьез» учится музыке и отдает этому много времени, а еще изучает английский язык.

— Ну, а в пионерской работе ты же будешь участвовать? — сердито спросил кто-то из мальчишек.

— Конечно, — спокойно ответила Лина, почти не взглянув на него, — но сейчас я готовлю очень ответственную программу по музыке к экзамену.

— Ну, тогда, когда сдашь экзамен, — примирительно сказала Таня. — И на пионерском сборе нам поиграешь.

Не так уж Лина была занята и не такой уж трудный был у нее экзамен в музыкальной школе, а просто она ответила так, немного подражая своей маме. Мама Лины всегда держалась так, как будто была особенным, не похожим ни на кого существом, имела исключительный вкус, и все, что было в семье и доме у них, конечно, считалось самым лучшим.

— У нас мебель из карельской березы по специальному заказу, — как бы невзначай говорила мама знакомым. — Вы знаете, мы привезли такой рояль — даже в филармонии нет такого. А машину мужу доставили из-за границы.

Вообще мама признавала только заграничные вещи — джерси, перчатки, туфли... С утра и до вечера только и слышались разговоры с подругами о вещах. Вещи, вещи, вещи... Что есть в универмаге, что видели в комиссионке... вещи, вещи, вещи...

Отец Лины, директор большого треста, был всегда занят по горло.

То было давно, в раннем детстве, когда Линочке он рассказывал о гражданской войне, о боях, о Перекопе, об учебе на рабфаке, в институте. Веселый, добродушный студент, он без памяти влюбился и женился на дочери известного адвоката. И сразу поверил в то, что семья жены старалась вбить ему в голову. Во-первых, что жена его — неземное существо, во-вторых, что теперь главная задача его жизни — удовлетворять все ее желания, и, в-третьих, абсолютно покоряться ее вкусу в вопросах быта. Вначале его это просто забавляло, а потом он привык и даже иногда говорил с самодовольством:

— Видели моего пса? Настоящий английский дог. Бьюсь об заклад на что угодно — второго такого в городе нет.

— А какой сервиз мне достали, какой фарфор, — жена моя знает в этом толк!

Но у него все это выходило даже немного добродушно и никого не раздражало.

Жена не любила его рассказов о работе, о делах. Все это он должен был оставлять «на службе», дома же он должен быть лишь ее мужем, готовым исполнить любые ее прихоти... Может быть, именно поэтому он все меньше и меньше бывал дома и только по воскресеньям любил вывезти в театр, покатать на машине жену и дочку. Обе модно одетые, хорошенькие, ни на кого не смотрят...

Особенно гордился он дочкой:

— Правда, красавица? А как играет! А как разговаривает по-английски и по-немецки? Совершенно свободно!

Но Линочка была действительно умной девочкой: много читала, прекрасно училась, с матерью она была не особенно близка и втайне грустила, что отец уже не рассказывает о бурных своих юных годах, и иногда очень завидовала Тане. Она скоро почувствовала, что не так надо было знакомиться с классом, и ничего уж такого особенного в ней нет, другие девочки и мальчики учатся ничуть не хуже и читают не меньше, чем она. Ей очень хотелось пойти с Таней погулять, поговорить о самом откровенном, о мечтах, которые приходят только в тринадцать лет, и узнать, как живет эта худенькая девочка с такой ясной и ласковой ко всем улыбкой.

...Лина присела на камень возле безрогих, побитых пулями диких козочек, с грустной улыбкой взглянула на руины бывшего детского театра...

...Она сидела с тетей в ложе бельэтажа, но ей вдруг стало грустно еще перед началом представления.

Внизу, в ложе бенуар — директорской, возле сцены,— сидели девочки и мальчики, ее одноклассники. И среди них — Таня. Все они смеялись, шутили, вырывали у толстенькой Розы программку, Лида раздавала всем конфеты. Там были и Володя, и Ленька, и Грицко — самые большие шалуны и озорники, но сегодня они были аккуратно причесаны, и красные галстуки завязаны особенно тщательно.

Ей, Лине, веселее было бы сидеть с ними. Но не могла же она просто зайти и сказать: «Здравствуйте, вот и я».

Поднялся занавес. Лина была избалована московскими, лучшими в мире театрами, а тут и пьеса посредственная, да и актеры не очень важные. Но вот на сцену выбежал Василько — невысокий стройный паренек — и вдруг все изменилось, ожило, заиграло. Линочка, ни на что не обращая внимания, подалась вперед. И в зале все мальчики и девочки из разных школ как бы замерли.

— Прекрасный актер! — признала даже тетя. — Ради него можно смотреть весь спектакль.

В антракте Лина пошла в фойе и там, возле аквариума с золотыми рыбками, встретила Таню. Таня сияла, как-то по-особому радостно улыбалась.

— Хороший Василько, правда? — спросила Лина.

— Очень хороший! — И, помолчав, Таня спросила: — Ты первый раз в этом театре?

— Первый. Я очень люблю театр и после Москвы даже боялась сюда идти.

— А во МХАТе ты многое видела?

— О, почти все!

— Я тоже кое-что видела. Мхатовцы приезжали сюда. Привозили «Царя Федора», «Синюю птицу».

— Ну, «Синюю птицу» я видела не сосчитать сколько раз. А кого ты видела в «Царе Федоре»?

Начался разговор о любимых спектаклях, актерах. Выяснилось, что хотя Таня многих и не видела, но обо всех читала и очень много знала о театре.

Прозвенел звонок, и Таня предложила:

— Идем к нам в ложу. Там все наши, мы поместимся.

— Хорошо! — сразу согласилась Лина, но остановилась. — Неудобно перед тетей. Знаешь, я приду после второго действия.

Она пришла к ним после второго действия.

— Вот и Лина! — приветливо сказала Таня. — Садись со мной, мы не толстые с тобой, поместимся, и Володя чуть-чуть подвинется.

— Здравствуйте, — сказала Лина. — Я прямо в восторге от Василька, а вы?

— О, — многозначительно поднял палец вверх Ленька. — Не говори этого при Тане — она влюблена в Василька.

— Правда? — спросила Лина. Все вдруг начали смеяться, а Таня даже покраснела.

— А что? Может, и влюблена, — призналась она и, подморгнув Леньке, вздохнула как бы от отчаяния.