Рокот

Костя должен был услышать – она закричала. Ну, конечно. А как ещё объяснить невыносимую боль в горле и во рту, треск по всей голове? Она закричала, и сейчас её освободят. Откатят то бревно, ветви отлетят в сторону, сдвинется настил, и с края ямы упадёт верёвка, или опустится лестница.

Полина запрокинула голову, продолжая раскачиваться.

Вот-вот она увидит узкую полоску света, с каждым мгновением полоска будет расширяться и расширяться, пока крышка на яме не сдвинется полностью. И сразу перестанет вонять землистой сыростью, ворвётся солнечный свет и колкий свежий воздух с ароматом осин, а Костины ладони, сухие и тёплые, вытащат её отсюда.

Наверху что-то вздрогнуло и качнулось, следом по земле пронеслись дробные толчки, похожие на топот маленьких ног.

Нечто бегало наверху и словно отплясывало… отплясывало…

Полина оцепенела, уловив вибрацию, издаваемую скрежетом: кто-то убрал задвижку из сантехнической трубы. Секунда-другая – и сверху обрушился поток холодной озёрной воды.

Кричи, Пол. Кричи или умри. Кричи или умри, Пол. Кричи, кричи.

Раствор грязевой жижи с медлительностью пытки начал наполнять яму. Полина отпрянула к стене и закрыла глаза. Дрожащими грязными пальцами нашарила кнопку записи, задержала дыхание и включила диктофон.

Нужно просто подождать, решила она, чуть-чуть подождать, всего минуту. Можно даже посчитать секунды, чтобы не было так страшно. Сейчас вернётся Костя. Он так пугает… он просто пугает…

«Пятьдесят девять, пятьдесят восемь, пятьдесят семь. – Полина представила электронное табло с часами, яркие красные цифры. Они отсчитывали время её кошмара. – Пятьдесят шесть, пятьдесят пять, пятьдесят четыре, пятьдесят три, пятьдесят два…».

Внезапно она оборвала счёт, распахнула глаза.

Внутри разом похолодело, сердце обмерло, тело напряглось так сильно, что колкая судорога пронеслась по мышцам.

Там. Там, напротив, в кромешной темноте ямы, кто-то стоял.

Она почувствовала чьё-то присутствие кожей, каждым нервным окончанием, всем своим естеством, ощутила движение воздуха и холод влажного дыхания на лице. Если бы она протянула руку, то, наверняка, дотронулась бы до неизвестного.

Полина плотнее прижалась к склизкой глинистой стене ямы, крепко сжав диктофон, и тут же замерла снова: чьи-то ледяные пальцы коснулись мочки её уха, провели по скуле вниз, к подбородку. Замерев, она даже дышать перестала, сознание заполонила внутренняя дрожь.

А чужие пальцы – медлительные, тонкие, чуть липкие, словно испачканные в охлаждённом тягучем сиропе – продолжали исследовать её окаменевшее от страха тело. Огладили шею, плечи, грудь, живот, скользнули вверх, пробежали по ключицам, коснулись лба, приподнимая мокрую чёлку.

Полина сглотнула ком кислой вязкой слюны, зажмурилась.

К чужой руке присоединилась ещё одна, следом ещё… третья, четвёртая, пятая. Через пару секунд яма кишела руками, множеством склизких рук, подобно крысиному королю, связанными между собой, сросшимися жилами, кожей и костями, без тела, головы и хозяина.

И эти руки всё жаднее ощупывали Полину, каждый сантиметр её тела, забирались в волосы, оттягивали одежду, задирали футболку до самой шеи и опускали вниз. Подёргивали, гладили, похлопывали, царапали ногтями. Они словно искали что-то, но никак не могли найти.

Всё вокруг шевелилось, тёрлось, пульсировало. Казалось, Полина с головой ушла в трясину, кишащую червеобразными существами, в их живую рыхлую массу.

Это всё темнота, Пол. Это темнота. Протяни руку и пойми, что никого нет.

Она заставила себя поднять левую руку, и кто-то тут же прикоснулся к ней ладонью, сухой, покрытой жесткими волосами. Сильные пальцы переплелись с её пальцами, раздвинув их до боли.

Полина вскрикнула.

Кричи, Пол. Пока ты не закричишь, я тебя не вытащу.

Конечно, нет – она хотела вскрикнуть, гортанно и мощно, расцарапав горло. Пусть бы крик вырвался из тела и рассеял вязкую страшную темноту, словно светозвуковая бомба. Но она молчала. Незримый голос копился в ней, раздувался, наливался силой и никак не мог найти дорогу наружу, а она наполнялась и наполнялась им, как кожаный мешок, готовый лопнуть и уже расходящийся по швам.

От чудовищной силы, родившейся внутри – в утробе, костях, крови – её затрясло, заколотило. Яму заполнил запах гниющей плоти, до омерзения сладкий и навязчивый.

Полина запрокинула голову и открыла рот, распахнув крику дверь, приглашая голос выйти в темноту и освободить её. Слёзы заливали лицо и, кажется, текли отовсюду: из глаз, носа, ушей, даже из пор кожи.

Полина истекала слезами.

А может… кровью?

И пока это происходило, в голове возникала странная мысль. Она не пришла из ниоткуда, мысль жила внутри Полины уже давно, с самого её рождения. Мысль огромная, всепоглощающая. Она отвоевала себе место в голове.

«Ненавижу, – повторяла мысль. – Ненавижу его. Я ненавижу его. Как он мог поступить так со мной? Как он мог?..».

Мысль кричала всё громче, завывала, шипела, хохотала.

Пластмассовый корпус диктофона в правой руке Полины с каждой секундой вибрировал ощутимее и сильнее. На плёнке записывалось всё, что происходило вокруг, и Полина подумала о том, что, даже если ей суждено умереть здесь, в этой адской яме, когда-нибудь кто-то всё равно найдёт её диктофон и прослушает кассету. Она так надеялась на это, очень надеялась и…

…неожиданно настил хрустнул и сдвинулся.

Появилась та самая – благословенная – полоска света, о которой Полина мечтала целую вечность назад. Луч фонаря резанул пыльное пространство. Полина оглядела яму и не увидела тех страшных рук, что ей померещились. Но сама яма преобразилась. Вместо глинистых стен предстали кирпичные, монументальные, серые, округлые, как в колодце.

Под ногами лежала пирамидка из веток, ловушка для сатаны.

Тебе всё привиделось, Пол. Дура! Дура, глупая трусиха. Трусиха. Ты провалилась в заброшенный колодец.

Она взглянула наверх, протянула руки. В полоске света мелькнула тень, появилось лицо.

– Ты свободна, Пол, – уловила Полина чей-то голос, далёкий, утробный, рокочущий, словно к ней обращались из другого мира, и даже не удивилась тому, что по-настоящему услышала его, этот голос. Она его услышала, хотя была глухой.

Вот только это был не Костя.

Он так и не вернулся.

Глава 1. Омытый слезами

Сентябрь, наши дни