Роман межгорья

— Часов семь тому назад прочитал.

В этом ответе слышались и горечь и явное недовольство, хотя появление Синявина все-таки ободрило Мухтарова, воскресило его веру в людей.

Синявин засмеялся.

— Ну и шутники, ей-богу… — сказал он и, снова взглянув на будто забытого Молокана, спросил Саида по-узбекски:

— Бу кем баранда?^[48]

— Бу яхши одам^[49], — ответил Саид и искренне засмеялся.

— Ишлярчи тонелдом мы?^[50]

— А я, право, не спросил. Вася, вы, кроме канцелярии, и в туннеле работали?

— А как же: все время вот у них на участке. Начинал с Мациевским, — ответил он, и хотя бы у него один мускул дрогнул. Особенно когда Синявин заговорил на узбекском языке, уверенный, что его понимает только Саид.

Синявин стал добрее.

— Ну, конечно, он. Добрый день, каспийский бурлак-грамотей. Опустились же вы, право. Снова началось? — спросил Синявин и показал пальцем за воротник.

Вася нехотя кивнул.

Какое-то время царило молчание. Синявин заказал у чайханщика дыню и принялся сам резать ее по-узбекски, старательно наискось отрезая каждый ломоть.

— Вижу, Саид, что вы читали, да не поняли. Не все читали. Угощайтесь, пожалуйста, — предложил инженер Молокану, внимательно посмотрев на него.

«Показалось», — подумал Саид. Ему показалось, будто Молокан все время делал вид, что пьян. Показалось тоже, что Молокан, может быть, недоволен присутствием этого инженера именно сейчас. Но сомнения и догадки быстро рассеялись.

— Сегодня я должен выехать в Ташкент. Давайте поедем вместе, Саид-Али. Мне кажется, что вам следует немного проветриться, с людьми поговорить. Газета, знаете, каждый день выходит. Могут еще и не то напечатать! Будьте уверены. Поедемте, а?

Саид попытался улыбнуться и принялся есть дыню.

— Наоборот. Я собирался уехать в наши узбекские дебри, а не в столицу. Да к тому же… Смогу ли я теперь с кем-нибудь говорить спокойно?

— В Ташкенте?

— Именно в Ташкенте, — поддержал Саида Вася Молокан.

И… Мухтаров «не обратил» внимания на эту странную защиту.

Не обратил внимания, ибо знал, что Молокан тоже собирается в Ташкент, да еще и «на длительный срок». Вкусная зрелая дыня, выращенная в Голодной степи, одна из тех, которыми гордились теперь рынки Советского Узбекистана, сделала свое дело.

— Великолепная дыня, а? — спросил по-узбекски Синявин, явно заботясь о том, чтобы она понравилась Саиду.

— Джуда яхши^[51], — в тон ему ответил Саид и снова посмотрел на Молокана, не проявившего никакого интереса к словам, сказанным на чужом для него языке.

Тот делал вид, что не получает удовольствия от дыни. Очень долго сидел он с одним ломтем. Ясно было, что ему пора уходить, но он не находил подходящей причины, чтобы оставить собеседника.

— Вы помните инженера Эльясберга? — спросил Синявин.

Саид утвердительно кивнул.

— Я сегодня встретил его в исполкоме. Собственно, только видел, как он там слонялся. Он, кажется, в Ташкенте теперь работает. Толкового инженера из него не выйдет, уж больно хватается он за кресло администратора.

Но внимание Мухтарова было занято иным. По островку, прихрамывая, ходил Семен Лодыженко, беспокойно заглядывая в каждую чайхану.

Саид понял, кого разыскивает его друг, и, соскочив с нар, побежал навстречу.

III

Лодыженко из гостиницы перебрался ночевать к Саиду. Они вместе ходили за его вещами на вокзальную улицу и к вечеру пешком вернулись домой. Молокан исчез, не простившись.

Стоял тихий, теплый весенний вечер. Где-то возле кино или на островке впервые в этом году карнайчи нарушали городскую тишину.

— Не пойдем ли? — спросил Саид у Лодыженко, махнув рукой в сторону, откуда неслись звуки.

— Пощади меня. Я так устал. Как-нибудь в другой раз.

— А ты не боишься ночевать у исключенного из партии, аморального человека, из-за которого уже получил выговор?

— Да перестань, Саид. Клянусь честью, поколотил бы я тебя, если б одолел. К тому же я чуть живой и спать хочу. Не надоело тебе молоть всякую ерунду? Если ты заботишься о моем реноме, тогда уходи, а я тем временем посплю. Только не задерживайся, а то мы рано утром выезжаем.

Лодыженко действительно через несколько минут захрапел. Как свалился он на постеленное на ковре ватное одеяло, положив под голову руки, так и уснул.

«Хотя бы разделся…» — подумал Саид, садясь на постель рядом с Семеном, но не разбудил, пожалев его, ощущая новый прилив теплых, волнующих чувств к другу.

Семен Лодыженко специально приехал к «опозоренному» Саиду-Али Мухтарову в Намаджан, чтобы забрать его и отправиться вместе с ним в Голодную степь. Он передал все свои наличные деньги Саиду, чтобы тот расплатился с кредиторами.

— Как тебе не стыдно! Неужели так тяжело было позвонить мне по поводу этих мелочей? А еще другом называется! Об этом действительно надо было записать в постановлении… — упрекал его Лодыженко.

Саиду не хотелось спать. Он несколько раз вставал с постели и подходил к открытому окну. Снова и снова продумывал и заново переживал все события дня. Молокан с газетой. Его трогательные попытки развлечь Саида воспоминаниями о газете «Копейка» с Антоном Кречетом. Небритый, с бородой, как у мусульманина, в поношенной одежде, а какой человек!..

А Синявин. Александр Данилович Синявин! С каким вдохновением он аккомпанировал Саиду, когда тот играл прелюдию Чайковского. Какой это кристальной честности человек, как он горит на работе! «Поехали в Ташкент!» — заботится о нем старик. Беспокоится!

Нет, сегодняшний день будто нарочно так насыщен событиями, что ощущаешь их каждым своим нервом, всем своим существом. Да, жизнь — это сложный процесс существования, и так тесно сплетены в ней горести и радости…

Стоя у окна, вспомнил Саид и о своем разговоре с Лодыженко в сумерках, когда они после дневного отдыха на островке зашли к нему в комнату. Лодыженко был в хорошем настроении, он весь день шутил, рассказывал Саиду о степи, о людях, там работающих.

— Немедленно пиши апелляцию в ЦКК, действуй! — советовал он Саиду во время домашнего, традиционного в Узбекистане чая.

— Не беспокойся, Семен, напишу. Я уже решил. Я буду протестовать против…

— Будешь протестовать? Против чего? — перебил его Лодыженко. Он поставил пиалу, и в комнате воцарилась тишина. Тишина перед грозой. — Не протестовать, а признать! Ты, товарищ Мухтаров, должен глубоко осознать… и признать свои ошибки. Против партии будешь выступать, что ли?

— Что ты говоришь, Семен? Не против партии, брось, пожалуйста. Но ведь я, как член партии, дискредитирован. В чем я должен признаваться еще, что осознавать? В том, что я полюбил красивую честную женщину?