Роман межгорья

XIII

На этот неожиданно громкий процесс обратила внимание и центральная печать. Она резко раскритиковала обывательский сенсационный характер сообщений местной газеты и требовала ускорить судебное рассмотрение дела. Пережевывание на газетных полосах подробностей поступка Саида возмущало трудящихся.

Рабочие одного из ташкентских хлопкоочистительных заводов, солидаризируясь с газетой «Правда», предложили направить делегацию к прокурору, чтобы выразить ему свое негодование по поводу распространения враждебных слухов, сеявших национальный антагонизм и чреватых тяжелыми осложнениями. К заводским рабочим примкнуло депо Среднеазиатской железной дороги, а за ними электростанция, текстильщики…

Возмущение рабочих Ташкента, одобренное центральной печатью, и особенно «Правдой», нашло поддержку в Фергане, Андижане и Намаджане. Против враждебной клеветы первыми выступили рабочие маслобойного завода. Собравшись на митинг, они приняли решение, требуя немедленно рассмотреть дело. Такую же позицию заняли работники вокзала, хлопкоочистительного завода…

И дело было назначено к рассмотрению. В ожидании процесса облегченно вздохнули заводы, клубы и даже пресса.

Только Любовь Прохоровну вдруг будто подменили. С утра до позднего вечера она нервничала, была недовольна Марией, Евгением Викторовичем, даже невинным Джеком. Лицо его заметно осунулось и было задумчиво, иногда она вслух произносила какие-то непонятные слова.

Евгений Викторович, ошеломленный таким поведением Любови Прохоровны, единственно чем надеялся успокоить свою несчастную жену — это обещанием переехать в Ташкент.

Но сомнения, какие-то догадки, возникавшие в его голове, лишали его уверенности, отравляли ему семейный покой.

Взволнованная Любовь Прохоровна держала в руках последний номер газеты, в которой какой-то «Неузбек» высказывал предположение о романтическом характере поступка Саида. Чувствовалось, что у этого «Неузбека» не было никаких доказательств, подтверждающих его гипотезу. Единственно, на что он мог сослаться, это на известную уже телефонограмму, назвав фамилию ее автора.

Между тем уверенность «Неузбека», его тон и инкогнито беспокоили Любовь Прохоровну.

— Успокойся. Переведемся в Ташкент. Хоть сегодня!..

— Ах, оставим это, Женя. Никуда я не поеду до тех пор, пока не выиграю этот процесс!

Храпков поднялся, протянул руки вперед так, будто он хотел принять от жены ребенка, и промолвил:

— Любочка! Но ты же… Я просто удивляюсь, собственно — не понимаю. О каком выигрыше ты говоришь? Он попался, ну и пускай себе…

Она молча протянула ему газету, показывая пальцем на заметку «Неузбека».

Евгений Викторович пробежал наскоро заметку и задумчиво почесал кончик своего носа.

— М-да-а!

— Я должна быть на процессе и… оспаривать эту телефонограмму. Я должна выдать настоящего ее автора, и…

— Люба! — крикнул Евгений Викторович и покраснел от внезапного волнения. — Ты не смеешь! Я-то знаю об этой телефонограмме… Видишь ли, Виталия Нестеровича уже называют руководителем вредительской шайки. И он уже не Преображенский, а… да там такое, черт знает что. Как она могла?..

— Кто — она, Преображенский?..

— Соня! Она же согласилась дать ему свою фамилию. Какой-то… «пришибленный», говорят, рылся в бумагах загса… А ты… выдать… Лучше все перенести, чем бросить тень на себя, обнаружить мерзкие связи с Преображенским… Да понимаешь ли ты, чем все это пахнет? А я же заканчиваю строительство, у меня орден… Мы уедем отсюда. Позор останется им, Любочка, умоляю тебя, как родную, никому об этом ни слова!

Любовь Прохоровна давно не видела своего мужа таким, как сейчас. Его глаза-луковки вовсе спрятались за припухшими веками, и только сквозь узенькие щелки сверкали каким-то отчаянным страхом.

XIV

В день процесса Саид встал с постели еще до восхода солнца. Почти неделю тому назад с его раны сняли повязки, и он чувствовал себя совсем здоровым. Его умышленно перевели из больницы в общую камеру, где помещались незлостные нарушители закона, чтобы у него была возможность поговорить с людьми. Но он ни с кем не разговаривал, произнес за все время лишь несколько самых необходимых фраз. Саид равнодушно, без интереса и раздражения, просматривал газету, в которой сообщалось о ходе следствия. Только номер, где была напечатана заметка «Неузбека», прочитал, потом разорвал на четыре части и бросил в корзинку. При этом ни один мускул не дрогнул на лице и выражение глаз не изменилось.

В камеру к Саиду зашел следователь, который вел дело о строительстве в Голодной степи. Вслед за ним, будто выставляя с гордостью свой тяжелый живот, вошел инженер Синявин. На его лице светились радость и сочувствие.

— Здравствуйте, товарищ Мухтаров! — поздоровался следователь, деловито расстегивая свой парусиновый портфель. — Я так доволен результатами своей работы, что сам пришел к вам. Вы теперь совсем свободны от подозрений по делу о Голодной степи. Показания Исенджана подтвердились. Многих арестованных перевели в одиночные камеры. Вас и вот инженера… хотим видеть только в качестве свидетелей.

— Так поздно! — не без удивления произнес Саид-Али.

Синявин уперся своим животом в Саида и поцеловал его в небритые щеки.

— Немедленно же побриться! — сказал он, разводя руками. — Ах, товарищ Мухтаров, такое случилось… А тут бы мы с вами еще таких дел наделали!.. — намекал Синявин на что-то неизвестное Саиду. Его так взволновало это оправдание, что он чувствовал потребность успокоить Саида и говорил, не отдавая отчета, что взбрело в голову. Но тотчас спохватился: — Погодите-ка, Саид-Али: моя дочь просила передать вам привет. Хотела вместе со мной ехать на это свидание…

В камеру вошел милиционер.

— Товарищ следователь! Разрешите им пойти на свидание.

— На какое свидание? Вечером будет рассматриваться дело товарища Мухтарова. Какие же тут свидания?!

— Но, товарищ следователь, именно к товарищу Мухтарову пришли посетители…

— Мать? — спросил Саид-Али, вскочив с места, и рванулся к двери, отстранив рукой Синявина и следователя.

Милиционер что-то пробормотал, едва поспевая за Мухтаровым.

В комнате для свиданий сидел старый Файзула, весь покрытый пылью.

В окно Саид увидел во дворе своего верного друга — отощавшего понурого Серого.

— Саид-ака! Саламат, аманмы? — промолвил старый дехканин и весь в слезах припал к рукам Саида.

Саид был рад встрече со своим старым другом Файзулой, которого он давно не видал, и вместе — разочарован тем, что не мать пришла к нему. Пока Файзула здоровался, Саид стоял неподвижно.

— Алейкум эссалам, ата! — сказал вдруг Файзула.

В беспокойном взгляде старика Саид почуял беду. Он насторожился и выжидающе посмотрел в заплаканные глаза старика.