Роман с автоматом

– Здравствуй, Ира! – сказал я наконец, когда мы вошли и она закрыла дверь.

– Ах сынок, почему «Ира»? Я мама, твоя мама, зови меня так! – заговорила она, размахивая своими тканями, и я вспоминал детство, и фотографии: длинные, острые ногти, в памяти уже просто силуэты.

– Проходи, сынок, я так рада! Мы с тобой давно не виделись! Очень, очень давно! Ты не заходишь ведь никогда, а я так бешэф-тихт [24] , у меня так много дел, много всяких терминов…

24

Занята (здесь и далее героиня говорит на типичном для русских переселенцев «Aussiedlersprache», русском, приправленном немецкими словечками). 

Я шел по квартире: коридор, комната направо, которая была когда-то моей, комната налево, спальня отца с матерью. В конце коридора была и осталась гостиная – мать шла туда, навстречу дыму благовоний и смутным шелестениям и позвякиваниям, оттуда раздававшимся.

– Ах, сынок, дай, я посмотрю на тебя! – Она брала меня за плечи, и я смог на мгновение почувствовать ее руки, такие же красивые, как раньше, с сухими пальцами, длинными ногтями, холодными, колючими кольцами.

– Ты стал такой симпатичный! По-моему, даже успел загореть! Ой, у тебя новая одежда! И очки тебе эти так идут! Садись, я сделаю чай! У меня есть чай, настоящий индийский!

Она, поднимая ветер, со звоном убежала на кухню и что-то кричала оттуда. Я остался сидеть в кресле. Комната изменилась. На стенах висело что-то глухое и плотное, кажется, ковры. Под потолком вертелось легкое и позванивающее, какая-то хитроумная воздушная конструкция. Благовония курились на подоконнике: огонек был вроде сигаретного, только меньше, а падавший пепел потухал не так быстро – я мог проследить его падение и медленное затухание-исчезновение. Что-то тяжкое и холодное, какой-то кусок металла стоял при входе, полированный, отражавший легкое тепло боками, трудно прогревавшийся. На кухне, через звон тарелок, голос матери продолжал выкрикивать.

– Девушка! – кричала она. – У тебя есть девушка?

– Нет! – гаркал я, посылая мой летучий голос на кухню, и мать отражала его, как мячик, громким «жаль!».

Потом она появилась с двумя чашками. Из чашек пахло специями, чем-то вызывающе-особенным, хотя чай был в пакетиках.

– Девушку тебе надо, такому красавчику! – продолжала мать, усаживаясь напротив. – Ты зря, зря бросил школу! Познакомился бы там с какой-нибудь. Тебе нужна, нужна фройндин [25] …

25

Подруга

– Как отец? – спросил я чтобы что-то спросить.

– Ах, не знаю! – Она отмахнулась быстро, и дым благовоний послушно перелетел на меня. – В Гонконге, наверное! Ах, сынок, не осуждай нас!

– Я не осуждаю, – сказал я.

– Я не жалею, нисколько не жалею, что он ушел! Ты не жалеешь?

– Нет.

– И я совсем не жалею! Он там занимается своими гешефтами [26] , а я – свободная женщина, и это так интересно. Вот послушай: мы в августе с подругой поедем в Индию! Я так мечтала, так мечтала об этом! Я начала заниматься йогой, и мой учитель говорит, что я очень, очень бегабт! [27]

26

Дела

27

Бизнес. Способная

Я слушал, пытаясь понять, что же это вертится под потолком. Прошлая наша встреча была такая же. И позапрошлая – тоже. Сегодня я пришел, чтобы сказать, что уеду на две недели, но все не мог, не знал как сказать, с чего начать, как объяснить. Вместо этого она рассказывала мне про какие-то упражнения, про медитацию и нирвану, а я отслеживал вращения под потолком – медленные, почти неуловимые.

– А еще я скоро буду очень, очень богатой! – Она снова задвигала руками. – Это мне одна моя соседка посоветовала. Представляешь, есть такие языковые курсы. Программа для изучения языка, компьютерная. Учит языку как детей, ассоциативным методом. Я хочу выучить итальянский таким образом. Но дело не в этом! Зин дер захе [28] в том, что я стала распространителем этой программы! Я ее всем рекламирую. И за каждого человека, который ее купит, получаю деньги. И если люди, которым я эмп-фелую [29] , ее продают, я тоже получаю деньги! Представляешь? Я слышала, так можно заработать миллион ойро! Моя соседка уже получила таузенд! [30]

28

Суть дела. 

29

Посоветую.

30

Тысяча.

– Ого…

– Пей чай, что ты? Это настоящий йоги-ти! Я всегда его пью перед медитацией. Ты не пробовал медитировать?

– Нет.

Такие, как моя мать, тоже ходят в «Невидимку». Они в восторге от этого заведения, советуют всем и утверждают, что нигде еще так не ели, потому что темнота обостряет чувство вкуса. И еще помогает погрузиться в себя. Я вспоминал красивую женщину, которую видел в детстве, и при каждом посещении пытался понять, куда она делась. И что она находит там, внутри себя, куда много лет пытается погрузиться.

– Ты слышал что-нибудь о герре Цайлере? Надо его непременно безухен.

– Нет, не слышал.

Вой сирены прорезал воздух: полицейская машина, видимо, расчищала себе дорогу через перекресток рядом с нашим домом, пугала какого-нибудь пенсионера. Звук налетел и исчез – машина ехала в направлении дома, где жил мой учитель, герр Цайлер.

III

Через полчаса писатель выходил из магазина с коробкой, перевязанной крест-накрест широкой грязной лентой. Он ругался на продавца за его грубость и нетерпеливость, на прогресс и на компьютеры, на себя – за то, что не смог и никогда не сможет освободиться от предательского акцента, и на то, что до сих пор не купил принтер и не научился разбираться в компьютерах. Он думал о том, что до сих пор ему удавалось обходиться принтером в «Русском доме», или просто отправлять свои статьи по е-мейлу, а теперь, из-за этой безумной затеи, приходится тратить столько нервов. Не буду, думал он несколько раз, перехватывая коробку другой рукой, принтер пригодится, а делать не буду…

Тем не менее по дороге домой он зашел в художественный магазин, где купил клей, металлическую линейку и нож-гильотину для разрезания бумаги. Нагруженный всем этим полиграфическим снаряжением, он долго возился с ключами, поднимался боком по узкой лестнице на свой второй, по-русски третий этаж, там, прижимая коленом коробку к стене, поворачивал ключ в замке и наконец вошел в квартиру.

Квартира встретила знакомым неуютным беспорядком. Поставив коробку в коридоре и скинув пальто на стул, он прошел в кабинет, сел за стол, включил компьютер и закурил. Пока компьютер тонко завывал кулером, ворочал жестким диском и сиял эмблемой Windows на экране, он глубоко втягивал в себя едкий дым и думал о своей странной, абсурдной затее, плане, который он придумал уже очень давно и который постоянно отодвигался, но если и забывался, то лишь на время.

Когда-то, пятнадцать лет назад он, остроумный и злой молодой литератор, приехал в Германию. В Петербурге, на одной из андеграундных выставок с портвейном и преувеличенной конспирацией, он познакомился с немкой, студенткой русского отделения. Он много говорил, бурно жестикулируя, об искусстве, об особенностях русского восприятия и полярности этого искусства и тоталитарной системы. Он все подливал портвейн, потом потащил ее гулять по Петербургу, продолжая болтать о нереализованном потенциале советского художественного подполья. Питерское небо блекло светилось призрачным светом белой ночи, с Невы раздавались редкие пьяные вскрики; в тот момент решалась его судьба, и он ни за что не хотел упускать шанс, данный ему одному на этой убогой выставке, одному из немногих во всем городе. Блицкриг удался, он женился через два месяца, а через полгода, нагруженный чемоданами и коробками, выходил из поезда на главном вокзале в Бонне.

Бонн поразил его своей чистотой, непохожими, совершенно другими домами, ярмарочной площадью, бесшумными машинами, вежливыми жителями и необъятными магазинами. Он немедленно завязал контакты со всеми русскими редакциями, принялся изучать немецкий, усердно помогал жене в написании дипломной работы. Его печатали в журналах, несколько стихотворений вошло в немецкие антологии, несколько раз он давал интервью местному радио. Первые два года пролетели незаметно, легко и радостно-хлопотно. Потом начались сложности.